том же месте, где жил Святитель. В Короцке еще цела церковь, в которой крестился Угодник Божий; она очень старинная, и крестьяне еще до открытия мощей (в 61 году) обшили старую церковь тесом и тем сохранили эту святую древность.
Я была одета в белое платье из легкого муара и в белом чепце. Шафер был один, но и тот не понадобился: венцы были надеты. Я выписала из Москвы новые, не такие разваленные, как обыкновенно бывают, а фасоном похожи на шапку Мономаха. Я оставила их в церкви. Мне Бог так помог все устроить, что Ф. К. всегда с удовольствием вспоминал этот день и благодарил меня. Перед глазами только св. иконы, ни одного зрителя, а сзади, кроме своих 4 Х12 человека, стояли бросившие работу несколько крестьян; они в убытке не остались, им дали денег. От венца мы отправились к священнику; прежде обеда написали письма к своим братьям; не знаю, как принял это известие его брат? Думаю, что поморщился, потому что сам имел на меня виды и ранее высказывал это полушутя, полусерьезно. Дети его также желали этого; Ирина Ив. даже приезжала, вскоре после смерти моего первого мужа, выпытать, пойду ли я во 2-й раз замуж? А Володя, которому было 12 лет, однажды, когда его отец шутя сказал, что женится на Александре Николаевне Мосягиной, весь покраснел, глазенки наполнились слезами, стукнул по столу своим маленьким кулачонком и закричал: «Не хочу, папа! женитесь на Прасковье Ивановне». А мой брат, который за что-то сердился на меня по наговору жены, когда прочитал письмо, то сказал, а тут были посторонние люди: «Какой несчастный Царь принял ее в семейство!» А этот Царь, верно, хорошо меня понял, что после 27 лет жизни, — конечно, не без тучек и волнений, — оценил меня и оставил мне величайшее утешение в жизни — Дом милосердия, а Бог помог мне устроить церковь, и в настоящее время жизнь моя — светлая, спокойная и отрадная.
Пообедав и выпив шампанского, мы расстались: он поехал с племянником в Тверь к губернатору (тогда был Багратион), а я со своими в Ивер. Дело было перед вечерней; я переоделась в простое шерстяное платье, пришла в собор и стала на своем обычном месте, против Царицы Небесной. А в это время была уже в церкви Юлия Николаевна Вараксина; она слышала от свечника о. Николая, что я поехала венчаться. Увидав меня, она обратилась к о. Николаю и сказала: «Что это вы, батюшка, выдумали!.. Вот Прасковья Ивановна». — «Вижу и не понимаю, что это значит, а знаю, что она поехала венчаться с Ф. К. Савиным». После вечерни я обернулась, увидала Юл. Ник. и подошла к ней. (Я познакомилась с ней в 60 году, когда в 1-й раз приезжала к Угоднику.) Вижу, что она с недоумением смотрит на меня; я поспешила выяснить дело и сказала: «Прошу благосклонно принять меня в свое общество: я жена Ф. К. Савина». Мы посмеялись этой мистификации. 28-го назначено было рано утром соединиться в Валдае. К сожалению, почтовые лошади опоздали за нами приехать, и тем расстроились некоторые планы Ф. К. Нас вместо обеденного времени довольно поздно встретили все родные, приехавшие на пароходе в Бухвостово (имение Толстых). По озеру нас встречали ружейными выстрелами, и уже в 9-м часу мы подъехали к нашей пристани.
Еще на пароходе я выразила Марье Кондр. мое желание, чтобы сейчас по приезде пригласить священника и отслужить молебен. Сказано — сделано. Еще в церкви Воскресения Христова священники кончали всенощную (это был канун 29-го августа), а духовник Ф. К. о. Николай с дьяконом и певчими уже явились. Во время молебна окна были открыты и много народа стояло перед домом. Многие вспоминали, что в 1818 году 28 августа скончалась матушка Ф. К. Ирина Абрамовна, и говорили: «Дай Бог, чтобы и Пр. Ив. была такая же добрая». Не знаю, что скажут после моей смерти, но я всегда старалась быть полезной людям и доказала это в 1868 году, после пожара.
Не буду говорить о балах и театрах… нет, не могу пропустить смешного эпизода… Был спектакль для наших рабочих, играли, между прочим, какую-то маленькую пиесу, где старуха, зазвав к себе мельника, колдуна, угощает его: поставила на стол пирог и пошла за водкой; возвращается — пирог исчез. «С нами Крестная сила, где же это пирог-то?»— «Буйный ветер унес», — отвечает колдун. «Врет, бабушка, врет, — раздался сверху громкий голос, — он пирог за пазуху положил». Меня это очень рассмешило: в императорских театрах такие оказии не случаются, но здесь, впоследствии, я сама творила нечто подобное.
Театр был отдан в полное мое заведование. Я назначала репертуар, ставила пиесы, учила всех и могу смело сказать, что делала чудеса, вырабатывая из рыбаков, кузнецов и сапожников — Чацких, Хлестаковых и пр.; а графинь и княгинь выделывала из бедных женщин, занимающихся дома всеми простыми работами. Но надо сказать правду: между ними были самородки, как И. П. Нечкин, Ко-шелева, Фокина и еще немногие. У нас игрались лучшие пиесы: «Горе от ума», «Ревизор», «Гроза», «Материнское благословение» и мн. др. Даже давались оперетки: «10 невест», «Дочь полка», «Любовное зелье» и все прекрасные старинные водевили с пением: «Лев Гурьи Синичкин», «Хороша и Дурна» и проч. Музыки не было, и я все куплеты напевала дирижеру, а он переводил на весь оркестр, и все шло очень удовлетворительно. Надо отдать справедливость и дирижеру А. Ф. Елецкому. Он был рыбак; Ф. К. заметил в нем способность к музыке и пению, отправил его в Петербург учиться, и из него вышел хороший регент и дирижер. Бывало, на репетициях, уча их, я спрашиваю: «Да что же вы-то молчите?» — «Да мы вас заслушались». — «Спасибо, друзья мои, но моя песенка спета». И надо правду сказать: много я с ними мучилась и тяжела для меня была эта обязанность. Я оставила театр, чтобы после виденных мною смертей и страданий во время Крымской кампании не лицедействовать и жить в тишине и молитве, но попала в театральный омут. И что хуже всего: чтобы угодить мужу, я мучаюсь в театре чуть не до кровавого пота, а ему все не нравится. Он очень дурно слышал, а я учила их петь с выражением, а не кричать, учила с полным старанием и дома и в театре, но не могла же я передать им все свои способности, а он сердился, не понимая их успехов. Даже мне лично доставалось, когда он попросит меня спеть что-нибудь и не слышит тихих, нежных выражений и сердится, а я прежде пела хорошо. Наконец, слава Богу, я нашла возможность ему угождать: за границей, в Вене, мы купили фисгармонию, и Ф. К. каждый день после обеда приходил в мою спальню, выкуривал единственную трубку во весь день — Жукова и с удовольствием слушал, как я играла разные духовные пьесы Бортнянского и др.
Со мной в Осташков приехала моя матушка, но не долго пожила: ей было 76 лет.
Всегда в день Ангела Ф. К., 27-го декабря, и на другой день была ужасная суматоха. Я обязана была приготовить хороший спектакль — это ко дню Ангела. Утром — почти весь город с поздравлением, пожарные с замысловатым пирогом; вечером — спектакль, а другой день — бал, где бывало до 200 человек. Еще не успеем совсем отдохнуть, как наступит Новый год, который всегда у нас встречали родные и близкие знакомые. 1-го января — праздник для пожарных. Он и прежде бывал, но с моим водворением я уговорила Ф. К. обязательно праздновать его 1-го числа. День начинается молитвой; после обедни приносят в городскую думу икону Божией Матери Знамения, приходит священник, певчие и все пожарные. После молебна св. икона обходит все пожарные трубы и все принадлежности, расставленные на площади, а священник окропляет их св. водой. Затем все инструменты привозят в пожарный сарай, а вся ватага из 200 человек идет с музыкой к нам обедать, о котором я всегда особенно заботилась. В конце обеда я сама раздавала в пакетах гостинцы, затем пили чай в больших мастерских завода, и к б. ч, все шли на даровой спектакль с женами и детьми. Об этих спектаклях я должна была много хлопотать, чтобы заслужить благодарность Ф. К. Пожарные были всегда особенно веселы: тут без церемонии разговаривали со мной из лож и кресел, и, если мне вздумается послушать какую-нибудь хорошенькую пиесу, я нагнусь к оркестру и скажу: «Александр Федорович, сыграйте польку «Кузнецы» и т. п. Ноты мы всегда во множестве привозили из-за границы. А раз, в последний день масленицы, я назначила спектакль очень коротенький, чтобы не заиграться до поста, и он кончился в 10 часов; а тут, на беду, актеры очень мило сыграли хорошенькую оперетку «Песни в лицах». Я предложила Ф. К., что можно повторить пиесу; он был очень рад, и я сказала публике: «Господа, останьтесь, еще рано, оперетка повторится». Актерам приказала начать снова, и все были очень довольны этим дружеским, домашним распоряжением.
Однако я начала речь о моей матушке; эта историй печальная и особенно была тяжела для меня. Матушка перед самым балом 28-го декабря 1864 года уже почти совсем собралась и вдруг почувствовала сильную боль в правом ухе; я послала за доктором. (Мартын Николаевич Войлевич, прекрасный доктор и человек.) Он, чем мог, облегчил страдания матушки, но она уже не могла идти наверх, и я делилась между гостями и страждущей матушкой. На другой день, после бала, 29, приехал доктор, поставил матушке мушку на левое легкое; мушка не принялась, и он откровенно мне сказал, что надежды нет: матушка не встанет. Тут я принялась заботиться о душе ее. Она говела в этот Рождественский пост 3 недели назад. 30-го декабря еще приобщилась Св. Тайн; 31-го особоро-валась и все это время была в памяти, благословила
