Что же стало причиной столь существенного изменения тактики 'совета'? Неужели увещевания главы готов наконец-то возымели на него действие и 'совет', взвесив все pro и contra пришел-таки к мысли о разумности образования альянса? В таком случае следует в самое ближайшее время ожидать гонцов с предложением переговоров, и именно в Тулузе, а не этом обветшалом, мерзком краю, где ни душа, ни тело не находят отдохновения… Но, о великий Один, как же болит рука! Должно быть, на пятом десятке не стоит махать мечом с таким остервенением…
Да… С каждым днем, с каждым боем меч, щит и лук становятся все тяжелее, контуры предметов все расплывчатей, а периоды восстановления все продолжительней. И, хоть король и оставался до сих пор одним из самых могучих бойцов своего племени, он отлично сознавал, что не продержался бы и двух минут в поединке против самого себя двадцатилетней давности и что, по логике вещей, пора бы подумать о покое, цветущем саде и терпком меде, пирах с приближенными, да похожими на валькирий шлюхами и мирной охоте на фазана… Посадить на коня впереди себя сына, потрепать по рыжевато-светлой головке подрастающую дочь и, пришпорив холеного жеребца, кинуться в погоню за быстрым оленем, норовящим обмануть опытного воина и сохранить свою оленью жизнь… Жаль, что мечтам этим не суждено сбыться, ибо жить Теодориху довелось в жесткое время перманентной войны, конца которой не видно и не будет, и силы пробовать не в постельных стонущих поединках с бесстыдными, кривящими губы в поддельной страсти, жеманницами, а в суровых битвах, наполненных лязгом железа, боевыми выкриками и предсмертными стонами.
Но эта, вдруг пришедшая мысль о доме и уюте чуть смягчила грубые черты короля, тронув его обветренное, испещренное шрамами и ранними глубокими морщинами лицо чуть заметной теплой улыбкой. Через несколько часов он достигнет дома, вернее, наспех возведенной на окраине владений свевов крепости, где он сможет отдохнуть и восстановить порядком потрепанные за две недели отсутствия силы, наслаждаясь тишиной и обществом оставшихся в живых приближенных. Разумеется, это не вожделенная Тулуза, ожидающая своего короля и молящаяся за него всем имеющимся на сегодня противоречивым богам – единственное место на свете, где Теодорих мог уснуть действительно легко и спать без тревожащих, а порой кошмарных, сновидений, которые он приписывал воле одного из разгневанных богов, желающих его погибели также же, как и смерти его старшего брата – предшествовавшего Теодориху короля вестготов Торисмунда, чьей гибели они добились.
Он хотел, как обычно, после занятия государственными делами, отправиться на охоту.
Это потом, в 711 году, в руки арабам попала сокровищница Теодориха, в которой главное место, бесспорно, занимал 'стол царя Соломона', сделанный из золота и вывезенный в 401 году Аларихом I из Рима. Таким образом, Теодорих Второй был богат, как царь морской, но только чуть-чуть богаче…
Никто не знал, никто не ведал о тайных залежах золота и прочего продажного металла в сокровищницах Теодориха… Его финансовая власть была истинно непоколебимой.
Но главное было не это. Там, в крепости, под защитой небольшого, но непревзойденно боеспособного гарнизона под началом его лучшего друга и правой руки, его дожидалась жена – красавица Кесла, отданная ему около двух лет назад Люцием, главой одного из племен почти вымерших эбуронов, чьей дочерью она являлась, в целях скрепления заключенного тогда и существующего по сей день союза, от которого, впрочем, было мало толку в военном отношении в виду немногочисленности племени отца его прекрасной супруги. Будучи наголову разбитыми с лишком пятьсот лет назад эбуроны так и не сумели собрать воедино остатки существовавшего когда-то альянса и восстановить, хотя бы отчасти, имевшее когда-то место могущество. Но Бог с ними, с эбуронами! Кесла! Кесла была чудом. Она вдохновляла Теодориха на подвиги, она восхищалась его успехами, она поражала его своей непревзойденной удалью в любовных утехах и, что превосходило все вышесказанное, она носила под сердцем его сына. Пусть всего около трех месяцев, но сомнений быть не могло – Теодорих Третий скоро увидит свет, и для его счастья, как и для счастья его благословенной матери король вестготов был готов измочалить и без того истерзанный меч, превратить его в трут, снося мерзкие вражьи головы! На пятом десятке судьба, словно извиняясь за свои прошлые ехидства и издевательства, преподнесла ему подарок и он, удивленный и обрадованный, знал теперь наверняка – у него тоже есть сердце!!! Не то сердце, чьи гулкие толчки под пудовым слоем лат монотонно сопровождали его во время битв и споров, а то, в чью глубину ласковой змеей заползла нежность, заполнив собою все его без остатка… Нежность к Кесле и их пока еще нерожденному сыну.
Кесла действительно была красавицей. Не той эфимерной галлюцинацией, что овладевает порой сердцем неугомонного мужа, не тем пристрастьем, во имя которого грозный победитель совершает свои подвиги и даже не той заботой, что налагает на себя не знающее преград и жалости время – она была его истинной любовью… Он ел вместе с ней, он спал вместе с ней, в битве с каждым врагом он мстил за нее… Ее любовь, в свою очередь, двигала его вперед, ее любовь была матерью его подвигов…
Именно для охраны жены и сына, для заботы о них, а значит, и для собственного спокойствия оставил Теодорих в крепости гарнизон, состоящий их самых могучих и проверенных бойцов его армии, ибо не мог исключить шакалье нападение с востока мелких групп свевов, а то и вандалов, возможно прознавших о походе основных сил готов в глубь пока еще занимаемой свевами территории. Само собой разумеется, во главе гарнизона Теодорих оставил своего лучшего друга – вернейшего и преданнейшего Агривульфа, который, хоть и рвался в бой с ненавидимыми им 'пленниками Совета', в конце концов понял важность своей миссии, в исполнении которой заменить его было некому, и остался в крепости, готовый на все ради своего короля и друга. Несомненно, под его началом гарнизон будет в силах противостоять неорганизованному, визжащему и улюлюкающему налету вандалов, если таковой последует, или же жаждущим куска теплого мяса отбросам свевов, копошащимся, казалось, подобно ехидным гиенам, по всей округе. Других же враждебных племен в данный момент истории за спиной вестготов нет.
Другом Теодориха Агривульф стал лет десять-двенадцать тому назад, когда семнадцатилетним молодым воином спина спиной со своим будущим королем в течение добрых двадцати минут отбивался от целой своры премерзких собак-герулов, поверивших было в уязвимость позиций наследника престола тогдашнего короля готов – Теодориха Первого и в собственную удачу. И, пусть прямым наследником престола вестготов был в то время не Теодорих, а его старший брат Торисмунд, Агривульф бился до последнего, теряя кровь и силы во имя спасения тогда еще покрытого редкой, вызывающей ухмылку бородкой и с глубокой, рано сосредеточившейся складкой на лбу Теодориха.
Несомненно, без самоотреченного содействия Агривульфа, презревшего смерть ради спасения чести готов, не выбраться бы Теодориху из той баталии. Долго бы гнить его голове на колу во владениях правителя вражьего племени, наполняя воздух зловонием, а мерзкие сердца треклятых герулов ликованием. Но все вышло, хвала Тору, иначе – подошла помощь и трупы нападавших, по окончании скорой расправы, были брошены на пиршество шакалам и коршунам, которые исключительно чутко чуют смерть и уже при ее приближении всенепременно обретаются неподалеку, подобно римлянам.
С того самого дня верный и самозабвенно преданный вестготам Агривульф стал ближайшим другом Теодориха, а впоследствии и правой его рукой, после того как королевский престол дважды сменил своего обладателя. Его советы порой приходились очень кстати, его мнение, пусть даже на зависть подхалимов смело противоречащее королевскому, всегда было интересно и уместно, а его общество за чашей терпко- одуряющего меда в редкие спокойные вечера – незаменимым. Да что говорить! Умением, силой, ловкостью и преданностью Агривульфа сама Тулуза и примыкающие к ней провинции были более чем надежно защищены, а нет для короля большей удачи, чем правая рука, в сени которой можно спать спокойно…
Агривульф был и тем ловкачем, что приметил красавицу Кеслу, дочь престарелого Люция и намекнул на возможное 'закрепление альянса' с эбуронами, что было с военной точки зрения хотя и бессмысленно, но приятно. Физически опустошенный в войны и ищущий редкого отдохновения в оргиях с пленницами Теодорих был тогда столь же поражен советом друга, сколь и благодарен тому в последствии за разум и толковость. Да и в последнее время, когда военные действия обострились и Теодориху приходилось порой отсутствовать неделями и месяцами, сражаясь на два фронта и рискуя первым и единственным престолом своего едва зачатого сына сделать утробу матери, незаменимый Агривульф силами ввереного ему гарнизона охранял подступы к крепости и вместе с тем покой жены короля, денно и нощно просматривая горизонты и будучи готовым, как и в том, первом, бою самозабвенно биться за Теодориха и всех западных готов.
Надо признать, далеко не всем готам была по душе столь тесная дружба между королем и его молодым приближенным, которого многие считали вовсе не 'правой рукой' Теодориха, а подхалимом и карьеристом,
