Да и в действительности, разве они не были предвестником этого погребального звона, который, может быть, ещё сегодня, может быть, всего через какой-нибудь час наполнит воздух печальными, унылыми звуками, извещая всю Москву о кончине юного внука Великого Петра…
Принцесса Елизавета очень любила племянника. При мысли о том, что её «милый, славный мальчик Петруша» через несколько часов превратится в холодный, бездыханный труп, — у неё замирало сердце и выступали слёзы на глазах. Но ещё сильнее замирало её сердце, когда она раздумывалась, что принесёт ей лично смерть Петра II, как отзовётся она на её собственном положении.
Если Долгорукие захватят власть в свои руки — чего Елизавета Петровна вполне могла опасаться — нечего и говорить, её положение значительно ухудшится. Долгорукие никогда не были её друзьями, а в последнее время стали даже врагами. Алексей никогда не простит ей противодействия его задушевным планам, — противодействия, которое она оказывала при малейшей возможности; Иван Долгорукий никогда не забудет того пренебрежительного отказа, каким она ответила на его предложение.
Правда, он скоро утешился. Не прошло и месяца после того, как он уж обвенчался с Шереметевой, но что он не забыл ничего, — за это ручались его злобные взгляды, какими он награждал Елизавету Петровну в последние встречи, несмотря на сравнительную мягкость своего характера.
И вдруг Долгорукие останутся у кормила правления?
Эта мысль, молнией скользнувшая в её голове, заставила её даже похолодеть… Что тогда ждёт её? Одно из двух — или ссылка, или монашеская келья. Она слишком опасна для них, чтоб они оставили её в покое. Она дочь Великого Петра: ей по праву принадлежит престол, уж и теперь многие и многие, — когда стало известно, что болезнь царя опасна, — стали называть Елизавету законном преемницей племянника.
И Долгорукие знают это и поэтому, конечно, постараются не только удалить её от трона, но и совершение лишить возможности мечтать об императорской короне…
— Мечтать, — вслух подумала она. — А я иногда мечтала…
Но теперь было не до мечтаний. Теперь предстояло позаботиться о личной безопасности, и позаботиться тем скорее, что настроение было слишком тревожно, предвестники грядущего далеко не благоприятны. Ещё сегодня утром Елизавета Петровна убедилась в этом. Она попыталась проникнуть в Лефортовский дворец, хотела взглянуть на больного племянника, но Долгорукие не допустили до этого.
Хотя и очень любезно, но достаточно настойчиво, чтобы дать почувствовать решительный отказ, Алексей Григорьевич ответил Елизавете:
— Простите, ваше высочество! Не могу допустить… Его величеству спокойствие надобно. Как бы его это не растревожило.
— Но я только взгляну, — попробовала возразить Елизавета. — Взглядом я его ведь не потревожу…
— Не могу-с! — решительно ответил Долгорукий. — Что хотите, — не могу. Хоть гневайтесь, хоть казните… Вот полегчает ему — тогда милости просим, и слова не осмелюсь вымолвить. А ноне невозможно.
Елизавета Петровна пожала плечами, презрительно взглянула на Алексея Григорьевича и, даже не простившись, уехала. Но в то же время она поняла, что Долгорукие на что-то рассчитывают, что они сознают свою силу, если её, тётку императора, принцессу императорской фамилии, не допустили даже проститься с умирающим царём. Значит, с ними ещё нужно считаться; значит, ещё нужно опасаться их злобной мстительности и приготовиться ко всему…
«Но что же делать? Что? — задала себе мысленно вопрос Елизавета. — Не бежать же, в самом деле!»
И против её воли на её пухлых губах скользнула улыбка.
«Нет, — решила она. — Будь что будет. Одна надежда на Господа Бога. Поручаю Ему свою судьбу и жду только от Него помощи и защиты…»
И это решение как-то значительно облегчило её. Так что когда приехал старик Барятинский, она встретила его с обычной весёлой усмешкой.
Иван Фёдорович был любимцем её великого отца, верой и правдой служил матери, и в память расположения к нему её царственных родителей и Елизавета уважала его и любила.
— А, сударь! — приветствовала она его. — Здравствуй. Давненько мы с тобой не видались. Не хочешь помирать, встал-таки?
— Встал, ваше высочество, — с тяжёлым вздохом ответил старик, — встал, да, видно, не на радость.
— А что приключилось?
— Чай, изволили слышать, какая история с Васей-то разыгралась?
Елизавета кивнула головой.
— Слышала. Знаю. Молодчина твой племянник. Хорошее дело сделал, что одного из долгоруковской стаи на тот свет отправил, — с нескрываемым презрением сказала она. — Скажи ему от меня за это большое спасибо…
— Вот вы, ваше высочество, благодарность ему оказываете, а Долгорукие — так те ничего благодарственного не окажут…
— Ну ещё бы, им-то! — согласилась принцесса Елизавета и потом быстро прибавила: — С этой-то стороны не всё ладно. Долгоруких что волков, дразнить негоже…
Старик Барятинский покачал головой.
— Ох, куда негоже, — заметил задумчиво он, — не такой это народ, чтоб обиду честным образом на обидчике взыскать. Они потайным путём ходят, словно воры ночные из-за угла бьют…
— Верно, верно! — опять согласилась Елизавета.
— Заперли они Васеньку-то, — вдруг неожиданно брякнул старик.
— Как заперли?!
— Да так. В казематку. Уж и суд наряжен.
Елизавета пристально поглядела на старика, покачала головой и тоже промолвила, словно отвечая самой себе на какую-то тайную думу:
— Плохо дело, значит.
— На что хуже.
— Уж и суд наряжен, сказываешь?
— Говорят так. По всей строгости-де законов будут судить. Так-де император велел.
Елизавета вздрогнула и невольно как-то вскрикнула.
— Ложь!
Старик Барятинский подумал, что это восклицание относится к его словам, даже перекрестился.
— Богом клянусь, матушка царевна, от слова до слова правда. Вот те крест.
Елизавета опять против воли улыбнулась.
— Да я не про то, — молвила она. — Ложь — говорю, что император велел. Петруше не до того… Он умирает…
И, выговорив это страшное слово, она почувствовала, как глаза её наполнились слезами.
Иван Фёдорович вздрогнул от этих слов, как от громового удара.
— Да неужто?!
— Верно тебе сказываю…
— Господи! Вот напасть… А я-то смекал, что ваше высочество за Васька моего заступитесь… А ноне, вишь, и заступы нет.
И он хмуро поник своей седой головой и даже не видел, как Елизавета махнула рукой.
— Куда моя помога да заступа годна! — раздумчиво ответила она. — Ничего я, Иван Фёдорович, поделать не могу. Рада бы тебе всякую послугу оказать, да не в силе. Сама, того и гляди, жду, что в келью запрячут…
