П. Лебедева. Ответа от него на мой письменный доклад не последовало.
Вскоре после этого я разговорился с Охтинским: — Как думаешь, Алексей Иванович, только откровенно, могут немцы решиться на войну с нами?
— А черт их знает! От них всего ждать можно, — помолчав, ответил Охтинский. — Войска-то на границе нашей держат. И еще подбрасывают. Спрашивается, зачем? Ты обратил внимание на некоторые формулировки Сообщения ТАСС от четырнадцатого июня?
— Какие именно?
Охтинский подошел к столу, на котором высокой стопкой лежали газеты, порылся в них, нашел нужную. Взгляд его быстро забегал по строчкам.
— Ну вот, например: «…Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям»… Тут, понимаешь, какое дело… Слухи опровергают не сами немцы, а мы за них. Это раз. Потом. Войска-то они все-таки перебрасывают поближе к нам. А зачем — опять не они объясняют, а мы полагаем.
— Не понимаю, чего же мы ждем? — вырвалось у меня.
— А что же? Начинать первыми?
— Нет, конечно. Но подготовиться-то надо?
Охтинский покосился в мою сторону, ухмыльнулся:
— Неужели ты думаешь, что только мы с тобой одни такие умные? Видно, не так все это просто…
На том наша беседа и кончилась.
А в субботу — ту самую, с которой я начал эти воспоминания, — когда большинство сотрудников штаба уже ушли домой, в моем кабинете раздался теле-
[10]
фонный звонок. Занятый своими мыслями, я не тотчас сообразил, кто и о чем говорит.
— Да что с тобой? — удивился звонивший мне начальник 10-го погранотряда майор Скородумов. — Повторяю: бери свою «половину» и приходи в театр. Сегодня концерт дает ансамбль песни и пляски войск НКВД. Приглашение есть.
— Не знаю даже, что тебе ответить, Сергей. Надо же с женой посоветоваться. Кстати, как там у вас обстановка? Нарушения были?
— Абсолютная тишина. Устраивает?
— Неплохо.
— Меня — вполне. Звоню из дому. И тебе советую кончать с делами. До концерта остался час с небольшим. Жду тебя и Клавдию Андреевну у театра. Все. Торопись. Отказа не принимаю.
Концерт оказался интересным.
— Ну вот, а ты еще раздумывал, — подтрунивал надо мной Скородумов.
Возбужденные, мы немного побродили по ночному городу. Домой вернулись часу в одиннадцатом. Готовясь ко сну, жена спросила:
— За город завтра поедем?
— Конечно, — ответил я, — если…
— Что «если»? — насторожилась Клава.
— Конкретно я ничего не имел в виду. Просто к слову. Сама знаешь, обстановка неважная. Мало ли что…
Клавдия вздохнула и посмотрела в сторону детской.
В этот момент загремел телефон. Против обыкновения вызовы были резкими и настойчивыми. Я даже вздрогнул. Поспешно взял трубку. Оперативный дежурный передал приказ срочно явиться в штаб. Я вызвал машину и стал быстро облачаться в форму.
Жена не сводила с меня вопросительного взгляда.
— Не знаю, Клава, ничего не знаю. Возможно, учения.
У дверей мы простились. Жена поцеловала меня в щеку.
— Иди. Если что серьезное, извести сразу.
И осторожно, видимо, чтобы не разбудить детей, прикрыла дверь. Я задержался на крыльце, прислу-
[11]
шался. Щелкнул выключатель. Мне было понятно, как неспокойно сейчас на душе у Клавы. На ее долю выпало немало тревог. Но что поделаешь: я — солдат, она — жена солдата, и, как бы порой ни было тяжко, нужно уметь сдерживать свои чувства. Иначе будет еще больнее.
Сбежал с крыльца. Машина уже стояла у подъезда. Ее черный лакированный корпус чуть поблескивал в мягком сумеречном свете белой ночи.
— В штаб! — бросил я, усаживаясь рядом с шофером.
«Эмка» рванула с места и понеслась по безлюдным улицам. С не меньшей быстротой завертелись в моей голове мысли. Каких только предположений я не делал!
В штаб приехал одним из первых. Комендант БОБРа генерал Елисеев встретил меня у дверей своего кабинета. Он был взволнован и не скрывал этого. Мне даже показалось, что Алексей Борисович растерян. Обычно генерал принимал подчиненных сидя за письменным столом. В такие минуты его коренастая, грузная фигура являла собой полное олицетворение спокойствия и собственного достоинства. Говорил Елисеев уверенно и чуть снисходительно. Людям, не знавшим его близко, он внушал трепетное почтение. Но в ту ночь генерал выглядел непривычно. Крупное тело его как бы осело, расплылось, лицо сделалось мягче и приветливее.
— Что-то непонятное происходит, товарищ Павловский, — заговорил генерал.
— Что именно, Алексей Борисович? — осведомился я.
— Не знаю, дорогой, не знаю, — Елисеев тяжело опустился в кресло. — Ничего толком не знаю. Пока приказано объявить боевую готовность номер один.
— Уж не немцы ли чего выкинули? — предположил я.
Елисеев выпрямился, лицо его стало вдруг жестким и сухим.
— Вы понимаете, что говорите? Отдаете себе отчет?
Я промолчал. В то время господствовало мнение Сталина, что Германия не решится нарушить заклю-
[12]
ченный с нами в 1939 году договор о ненападении. Всякие сведения о подготовке немцев к войне с Советским Союзом Сталиным расценивались как провокационные. Многие тогда поплатились за суждения, расходившиеся с убеждением Сталина. Вероятно, это и имел в виду Елисеев, когда сказал:
— Слово, старший политрук, не воробей… Давай-ка лучше не будем предугадывать события, а займемся…
В это время в кабинет без доклада вошел начальник шифровального отдела.
— Что у вас? — недовольно встретил его генерал.
— Очередное донесение, товарищ комендант.
Елисеев быстро пробежал текст глазами. Когда офицер удалился, генерал сказал, что вблизи наших берегов появились немецкие подводные лодки.
Не успели мы обменяться по этому поводу мнениями, как начальник шифротдела вошел вновь. На этот раз он подал генералу приказ о немедленном возвращении из отпусков командиров.
Генерал сразу же отдал необходимые распоряжения, приказал усилить наблюдение за морем, затребовал мобилизационный план.
По поручению Елисеева Охтинский несколько раз звонил в Таллин, чтобы получить хоть какие-нибудь разъяснения. Но штаб флота неизменно отвечал: «Ждите указаний».
— Что ж, — расхаживая по кабинету, вслух размышлял генерал, — будем ждать. Может, дальше
