Нет, он вовсе не хотел беспокоить Чарльза и Диану, тем более не стремился блеснуть в лучах их волшебного сияния, которым, казалось, они были окружены. Подсознательно он, быть может, и догадывался о зыбкости положения Дианы, но хотел верить, что она нашла своего принца; его восхищал и манил ее образ.
Джеймс никогда не позволял себе задумываться о собственной чувствительности, в которой видел непростительную слабость и распущенность, однако сознание, что его жизнь лишена всякого романтизма, его остро волновало.
Он вырос в женском окружении — с матерью, не чаявшей в нем души, и двумя сестрами — и с ранних лет научился понимать и ценить женщин. Братьев у него не было, и ему не часто случалось видеть отца, который служил в королевском флоте, и получалось так, что либо отец уходил в море, либо сам Джеймс был в школе. Однако, даже на расстоянии, Джеймс воспитывался в строжайшей дисциплине. Не то чтобы Джон Хьюитт был жестоким тираном, просто Джеймс никогда не допускал даже сомнений, что может не подчиниться отцовской воле.
Раннее детство, овеянное незыблемыми старомодными традициями, протекавшее в большом кирпичном доме в Кенте среди лугов, лошадей и охотничьих увлечений родителей, было для Джеймса временем славным и счастливым. Свод твердых правил, который с детства внушался Джеймсу, придавал ему ощущение большой уверенности в жизни, поскольку не оставлял места для сомнений. Он твердо знал, как вести себя в любой обстановке: к мужчине следует обращаться «сэр», а если в комнату входит женщина, следует встать, предложить ей стул и ждать, пока она сядет.
Быть может, было жестоко посылать его в закрытую школу в Миллфилде, где он, в своем деревенском твидовом пиджаке, выглядел каким-то ископаемым в глазах своих сверстников, которые с наслаждением пользовались вольностями моды семидесятых, щеголяя необъятными клешами и ботинками на платформе. Джеймс никогда не пытался подражать кому-то — он всегда оставался самим собой. Он упрямо ходил в саржевых галифе, рубашке в полоску и галстуке; таким желали его видеть родители — значит, так тому и быть.
Впервые в жизни он почувствовал смущение и свою обособленность. И даже его неукоснительная вежливость не привлекала к нему людей, а лишь возводила дополнительный барьер. С детства он научился скрывать свои эмоции: в доме Хьюиттов все хотя бы отдаленно смахивающее на сентиментальность пряталось глубоко внутрь. Душевным переживаниям Джеймс предпочитал более серьезные занятия спортом и невинные юношеские шалости.
Он слишком серьезно относился к женщинам, чтобы интересоваться своими сверстницами. Он не отваживался поцеловать девушку из опасения обидеть ее, и до девятнадцати лет у него не было ни одной подружки. Нельзя сказать, чтобы это его слишком волновало, он с присущим ему терпением ждал и верил, что в нужный момент все будет хорошо.
Он оказался прав. Однажды к вечеру, в домашней обстановке, вдали от жадного любопытства своих школьных товарищей и их вечных рассказов о своих подвигах, верно оценив откровенный призыв во взгляде одной из учениц своей матери и вспомнив будто случайные прикосновения во время совместных занятий верховой ездой, Джеймс смело повел наступление.
То, что самый первый опыт обольщения не стал сумбурным и суматошным происшествием, чреватым конфузом и разочарованием, говорит о том, что Джеймс сразу научился относиться к женщинам уважительно и бережно. Его первой партнершей была двадцатисемилетняя девушка, образованная и привлекательная. А он скоро стал опытным и изобретательным любовником.
Последующие десять лет в смелой и подкупающей манере он приумножал обретенный опыт, стремительно наверстывая упущенное в сонме мимолетных девиц. И тем не менее сегодня, когда ему уже двадцать восемь, ожидая звонка принцессы Уэльской, Джеймс мог твердо сказать, что любовь впервые вошла в его жизнь.
Его чувства переплелись сложным узором. Разум подсказывал ему бросить все это немедленно, но сердце уговаривало не спешить и позволить себя убаюкать сладостным мечтам. Ему приятно было сознавать, что возникшие всего несколько месяцев назад робкие предположения о том, что его посетила любовь, оправдались. А значит, опасения, что он дал слишком большую волю своему воображению, стремясь в заоблачную высь, были напрасны.
Ведь душевный покой Джеймс Хьюитт потерял вовсе не в тот вечер в «Мейфэр-отеле», где так нежданно наладились их отношения, а еще в июле, в день бракосочетания герцога и герцогини Йоркских.
Ничто не доставляло нашему бравому капитану лейб-гвардии большего наслаждения, чем возможность поупражнять натренированные мускулы и проявить свою военную сноровку. Рожденный и воспитанный для службы, он посвятил свою жизнь воплощению своего предназначения. Рано утром в день свадьбы Йорков он встретился с Селиной Скотт, тележурналисткой передачи «Breakfast Time», чтобы объяснить ей свою роль в предстоящей процедуре. Его игривое настроение и меткие взгляды вскоре оказали свое действие и заставили Селину смущенно улыбнуться. Несмотря на сильное похмелье, грозившее отравить все утро, он сумел рассказать ей о своих задачах и о том, что ему предстоит дирижировать различными военными соединениями, принимающими участие в празднестве.
Преисполненный сознания собственной значимости и воодушевленный успехом у тележурналистки, он быстро зашагал вокруг Букингемского дворца, за безопасность которого он отвечал. Оказавшись в уединенном уголке дворца, где, по всей видимости, ему не следовало находиться, он внезапно увидел сидящую на ступеньках лестницы босоногую принцессу Уэльскую.
Когда он увидел, как хороша она в этой непринужденной атмосфере, как естественно и раскованно держится, не ведая, что за ней наблюдают, и как живо и весело болтает она с прислугой, у него перехватило дух. Она сидела, подтянув колени к самому подбородку и обхватив ладонями голые пятки. Никакие впечатления о церемониальных хлопотах того дня не могли затмить образ безоблачного счастья, который ему довелось подсмотреть в этот миг.
Звонок раздался раньше, чем он смел надеяться. Джеймс усердно занимался бумажными делами, сидя за аккуратно разобранным письменным столом в своем кабинете в Найтбриджских казармах, выходящем окнами на зеленые просторы Гайд- парка. Он еще не дошел до такого состояния, чтобы вздрагивать от каждого звонка в надежде, что это звонит она, потому что не мог ожидать, что она так скоро вспомнит о нем. Он знал, как она занята, и потратил немало сил, убеждая самого себя в том, что едва ли он стоит на первом месте в списке ее неотложных дел.
Теперь он понял, что ошибался. Она позвонила через несколько дней после их встречи.
— Серьезно ли вы говорили, — спросила она, — что сможете давать мне уроки верховой езды?
— Конечно, — обрадовался он, — я человек слова. — И подчеркнул, что будет только счастлив быть ей полезен.
— Тогда решено, — ответила она, вздохнув с облегчением. — Я готова приехать, как только вы назначите время.
Опустив трубку, Джеймс позволил волне радости захлестнуть его. Он и не думал, что ему будет так приятно вновь услышать ее голос. Тепло, исходившее от нее в течение всего разговора, было почти осязаемым. Но прежде чем позволить своим чувствам снести устои здравомыслия, составлявшие стержень его существа, он поспешил сделать ряд необходимых распоряжений.
Он отправился прямиком к своему командиру, подполковнику Моррису Пейну, подтянутому человечку с тонким чувством юмора, и сообщил ему, что принцесса Уэльская хотела бы приезжать в казармы неофициальным образом, чтобы поучиться ездить верхом. Он мог бы давать ей уроки рано утром, чтобы это не помешало его службе, начав с манежа, а затем, если все пойдет хорошо, продолжить обучение в Гайд- парке.
Пейн не мог не понимать, что Хьюитт с его неистребимым чувством долга и этикета, самая подходящая кандидатура для такого дела. Серьезность и основательность Хьюитта были залогом того, что и эту задачу он выполнит как нельзя лучше, не допустив никаких оплошностей, а главное, он мог быть уверен, что, принимая во внимание деликатность поручения, Хьюитт не станет хвастаться этим перед другими офицерами. При условии, что каждый будет твердо знать свое место, — лучшего и не придумать.
И Диана, и Джеймс ощущали волнение, как в предвкушении путешествия, полного приключений. В то
