А Диана, почувствовав его отчуждение, решила, что он отверг ее. Самые худшие ее опасения снова сбывались: человек, которого она любила, на которого полагалась, оставляет ее, несмотря на все свои клятвы.
Видно, ей на роду написана такая участь, и вот она снова совсем одна. Ей нельзя быть такой чувствительной, нельзя придавать такого значения каждому слову. Ей следует стать более жесткой, говорила она себе, иначе она утратит волю к жизни.
И вот, чтобы унять свою боль, избавить себя от дальнейших мучений, она решила сама отдалиться от Джеймса, убедить себя, будто ей безразлично, что они расстаются на целых два года. Если она некоторое время не будет встречаться с Джеймсом, ей потом будет не так тоскливо, не так страшно.
Джеймс не понимал, почему она не отвечает на его звонки. Не понимал неожиданной прохлады в ее голосе, когда ему все же удавалось дозвониться. Перемена пронзила его, как нож в сердце. Удар был ужасным, он не находил себе места, однако не мог понять причины. Он узнал только, что она очень занята и не может с ним встречаться. Раньше она нашла бы лазейку в самом плотном расписании, но теперь, похоже, ей не очень даже хочется, теперь он утратил прежнее значение — может и подождать.
Что ж, он ждал. Хотя и понимал, что в их отношениях происходит что-то очень серьезное, но не заговаривал об этом с Дианой. Если она сама не собирается ему ничего говорить, то и он не будет ни о чем ее расспрашивать. Ее внезапное охлаждение лишило его присутствия духа, лишило прежней уверенности.
Сидя в своей небольшой, опрятной конторе в Виндзоре, глядел он уныло на голый плац за окном. Этот ландшафт как нельзя лучше отвечал его настроению. С каждым днем на душе становилось все тяжелее, им овладевала апатия.
Он не думал требовать от Дианы разъяснений. Он готов был принять все, что ему уготовано. Он надеялся справиться с любым поворотом судьбы. Сейчас он был слишком слаб и жалок, чтобы добиваться ее внимания, слишком подавлен, чтобы заставить ее образумиться. Старомодное воспитание не позволяло ему потребовать объяснений и излить свою душу. Он никогда первым не заговорит о своих страданиях. Это ему казалось совершенно неприемлемым. Он так долго и верно служил женщинам, так долго потворствовал их прихотям, что потерял собственный голос.
Итак, он держал все в себе, он подавлял свои эмоции, как подавляют приступ тошноты. Он не решался дать им выход, зная, что не справится с ними.
И он оставил Диану в покое. Он уже не спрашивал, когда сможет увидеть ее. Он предоставил решать ей. Накануне отъезда в Падерборн в Германии, он полагал, что все кончено. Он не знал почему. Он знал лишь, что будет вечно, до конца дней своих, оплакивать потерю и их любовь. Пожалуй, лишь там, за гробовой чертой, он сможет избыть свою тревогу.
Оказавшись в Германии, он ухватился за возможность устремить все свои силы и помыслы на службу и заботу о подчиненных, чтобы отвлечься от собственных переживаний. Он был профессиональным военным и остро ощущал свою ответственность за вверенных ему людей. С огромным облегчением он отодвинул в сторону свои несчастья, которые обступали его вновь лишь наедине с собой. Он мог благодарить Бога за свою службу, которая придавала ему силы и окружала утешительной атмосферой мужской солидарности.
Теперь ему более чем когда-либо нужно было осознание цели своего существования. В душе он ощущал только бессилие. Он не решался заглядывать в будущее дальше, чем на день вперед, — слишком устрашающие перспективы рисовались ему. Беспокоило лишь одно — чтобы его волнения не отражались на отношениях с солдатами: командир должен излучать только спокойствие и уверенность. Он так увлекся обустройством их быта, словно его собственная жизнь зависела от этого. Ежедневные заботы о своих подчиненных, которые раньше ему представлялись нудными обязанностями, приобретали теперь новый смысл. Словно он приник к чаше с целебным бальзамом, излечивавшим его от приступов самоедства, и он с благодарностью принимал все, что избавляло его от необходимости задумываться.
Готовя своих солдат к танковым маневрам, он мог гордиться усвоенным еще в детстве умением отвлекаться от своих болезненных переживаний; это умение, в котором иные, в особенности женщины, видели его слабость, очень ему пригодилось теперь. Разлуку с Дианой он воспринял как заболевание, вроде злокачественной опухоли: в хорошие дни она почти не беспокоит, но иногда дает о себе знать с первых минут пробуждения и до самого сна.
За занятиями военной подготовкой и отработкой приемов ведения танковой атаки Джеймс не позволял Диане владеть его мыслями. Но ночью — он был бессилен. Сколько бы он ни пытался утопить в алкоголе непрошеные образы, едва наступала ночь — они были тут как тут. Как он ненавидел эти ночи! Ненавидел неотступные видения, четкие до мельчайших подробностей, почти осязаемые, он даже мог слышать ее голос, казалось, будто она зовет его по имени. Тоска иссушала его.
Даже в спорте он не находил утешения, хотя и старался все свое свободное время посвящать поло или охоте. И вот, в попытке воспрять духом, в раздражении на самого себя, он решил отправиться в путешествие. Это могло бы послужить ему на пользу. Он совсем не знал Германии, да и вообще этой части Европы, и теперь мог бы ее изучить. Можно ли надеяться, что вид новых мест возродит в нем интерес к жизни?
Он уже достаточно времени провел один на один со своей печалью в Падерборне, неподалеку от военного лагеря Зенне. Этот город, расположенный в глубине северной Германии, там, где начинается Тевтобургский Лес, носил отпечаток трагедии, что действовало на него одновременно и утешительно, и пугающе. Много сумрачных вечеров провел он в кафедральном соборе, словно только это величественное старинное здание могло помочь ему, и он уходил, чувствуя себя успокоенным и ободренным.
В попытке то ли найти самого себя, то ли убежать от себя — точнее он и сам не мог бы определить, — он посетил столько стран и городов, что потерял им счет. Он передвигался поездом, на машине и даже пешком. И всегда один — в его взвинченном состоянии ему было тяжело делить чье бы то ни было общество.
Антверпен, Амстердам, Мюнхен, Зальцбург, Франкфурт, Баден-Баден, Вена, Берлин — он посмотрел все. Он ходил на лыжах в Альпах, проводил летние дни на озерах, часами сидел в соборах и молился о том, чтобы горечь потери рассосалась и он снова мог чувствовать себя свободным. Он молился о том, чтобы ему не пришлось остаток дней влачить в таком жалком, полуживом состоянии, в котором невозможно воспринимать жизнь во всем ее великолепии.
Время от времени Диана звонила ему, но от этого ему становилось только хуже. Этот натянутый, сухой тон, пропасть, разделившая их, только усугубляли его тоску. Ему было трудно поверить, что они могли дойти до этого.
В качестве последнего бесплодного средства вырвать ее из своего сердца и вычеркнуть из памяти он завел новый роман. Сможет ли он, сосредоточив свои помыслы на другой женщине, вытеснить Диану? Ведь раньше он именно так и поступал. Его уже так давно не волновала, не привлекала ни одна женщина, что он даже стал беспокоиться. И поэтому, когда на танцевальном вечере в Мюнхене он оказался рядом с очаровательной немкой и почувствовал, что она нравится ему, то обрадовался. Баронесса Софи фон Реден была длинноногой, движениями немного напоминающей цаплю, интригующей и жизнерадостной брюнеткой. Неуклюже и робко начал он флиртовать и был удивлен, с какой легкостью ожили в памяти привычные приемы и фразы, которые казались ему давно забытыми.
Джеймс изо всех сил старался убедить себя, что Софи сможет вытеснить Диану. Он хотел верить в это. Ведь насколько ему будет проще, если это произойдет. Однако он скоро понял, что всего лишь дразнит себя, что в конце концов будет только хуже.
Упрямый голос здравого смысла подсказывал ему, что пора остепениться, что решение проблемы в том, чтобы найти симпатичную девушку, которая стала бы ему хорошей женой. Но сейчас он был, как никогда, далек от брака. Где он сможет встретить девушку, которая могла бы сравниться с Дианой? Нет, он был уверен, что никогда не найдет человека, с которым бы мог разделить свою жизнь. И он остановил свой выбор на Софи, разведенной женщине с маленьким сыном. Когда они встретились, она только что ушла от мужа — момент для Джеймса был самый подходящий. Она нуждалась в поддержке и была польщена его вниманием; ей тоже нужен был красивый и легкий роман. Ни он, ни она даже не помышляли о том, что их отношения могут привести к чему-нибудь более прочному и долговременному.
Восемнадцать месяцев спустя Джеймс вернулся в Англию, чтобы провести дома некоторое время
