но он был ключевой фигурой в ее судьбе. Помогая ей справиться с несчастьем, он стал свидетелем ее преображения. Диана чувствовала, что, если она желает совершить крутой поворот в своей жизни, если хочет вступить в новую полосу, ей следует оставить его позади, в прежней жизни.
Джеймс испытывал тяжкую, почти физическую боль, камнем сдавившую сердце, не дающую свободно вздохнуть. Трудно оплакивать потерю живого человека, и временами закрадывалась дикая мысль, что ему было бы проще, если бы Диана умерла. Тогда, по крайней мере, он бы твердо знал, что их любовь не вернуть, и постепенно сумел бы смириться со своей участью.
Но она была жива, и ему повсюду приходилось видеть ее. Каждый ее шаг документировался, каждая улыбка запечатлевалась кино- и фотокамерами. Он не мог забыть ее, не мог отделаться от сверлящей мысли, что, быть может, она еще вернется к нему. Он был парализован своим отчаянием. Боль была так сильна, что ему хотелось сделать ее еще сильнее. Он должен положить конец своим переживаниям, быть может, даже путем самоуничтожения.
В самые мрачные минуты его преследовала мысль, что его использовали, что он сделал свое дело и выброшен, как ненужная вещь. Диана встала во весь рост, а он повержен на колени.
Продолжая терзать себя, он доходил до мысли, что, не будь его, ту же роль мог исполнить и кто- нибудь другой. Она так нуждалась в поддержке, так жаждала любви, что всякий, кто оказался бы рядом, мог бы сделать то же, что и он. Но в глубине души он понимал, что это не так. Их свела сама судьба. Ему казалось, что он любил ее всегда, задолго до их встречи, казалось, что вся жизнь была лишь прологом к ней.
Диана тоже чувствовала это. Она не могла отпустить его и, как ни старалась, не могла выбросить его из сердца. У нее не было сил выпустить из рук последнюю связующую нить, и когда ей становилось страшно или одиноко, она натягивала ее, вновь обращаясь к Джеймсу.
В июне случилось несчастье с принцем Уильямом, который учился в школе в графстве Беркшир. Во время игры в гольф он получил серьезную травму головы. Диана обедала в «Сан-Лоренцо», когда ей сообщили об этом, и она тотчас поехала к сыну. Всю дорогу — из Королевской беркширской больницы в Рединге, куда Уильяма отвезли сначала, в лондонскую больницу на Грейт-Ормонд-стрит — ее не оставлял панический страх. И, стараясь не выдавать своего настроения, она утешала Уильяма и молилась про себя о том, чтобы только поскорее добраться до места.
Когда они приехали в больницу и Уильяма передали в надежные руки, она позвонила Джеймсу. Она нуждалась в поддержке и знала, что никто не сможет ее успокоить и утешить лучше него. Она застала Джеймса в Виндзорских казармах. Он услышал страх и отчаяние в ее голосе и испугался за нее. Он мягко напомнил ей, что всегда готов прийти ей на помощь, что она должна расслабиться, потому что за Уильямом обеспечен прекрасный уход. Он говорил ей о своей уверенности в том, что с Уильямом все будет в порядке, ведь он такой храбрый и крепкий мальчишка. А она должна держать себя в руках и не падать духом, хотя бы ради Уильяма. Она сделала все, что было в ее силах, и ей теперь остается только терпеливо ждать и молиться.
Диана сквозь слезы говорила, как ужасно беспокоится за здоровье Уильяма, как она безумно его любит и ее убивает мысль о том, что с ним может случиться что-то серьезное, что только в счастье и здоровье ее мальчиков видит она смысл жизни. Она простонала, что так страшно ей еще никогда не бывало.
О если бы только она могла взять на себя его боль, если бы только она могла вместо него лечь на операционный стол. И Джеймс слушал ее, как только он умел ее слушать, время от времени вставляя слова утешения, в которых она так нуждалась.
Почувствовав, как в ее голосе стихает тревога, он посоветовал ей пойти узнать о состоянии Уильяма и взял с нее слово держать его в курсе событий. Диана покорно подчинилась. В длинных коридорах больницы она почувствовала, что одиночество вновь подступает к ней, как тошнота. Весьма характерно, что Чарльза нет рядом и ей приходится самой справляться со своими страхами и болью. Ей вдруг отчаянно стало не хватать Джеймса — она хотела, чтобы он был рядом, хотела почувствовать его твердую руку, крепкие объятия.
Она теряла равновесие, и ей нужно было, чтобы он поддержал ее, не дал ей упасть. Она названивала ему через короткие интервалы из больницы или из машины, припаркованной рядом. Она жаловалась ему на Чарльза: все как всегда — в критический момент он ее оставил одну. Он не пожелал отказаться от посещения оперы. Она поняла, что ошибалась, полагая, что Чарльз перестал ее волновать. Она сказала, что Чарльз все еще обладает властью над ней, все еще разрывает ей сердце и беззащитность перед ним пугает ее и обескураживает.
Джеймс прекрасно мог понять, о чем она говорит, потому что и сам чувствовал то же по отношению к ней. Всякий раз, когда он слышал голос Дианы, его охватывало смятение. Он знал, что за счастье слышать ее придется потом расплачиваться, что боль потери только еще сильнее даст о себе знать. Едва он достигал хоть какого-то душевного равновесия, едва ему удавалось убедить себя, что он может прожить без нее, как раздавался ее звонок и все его усилия шли прахом.
Летом он вернулся в Германию. Это пришлось как нельзя кстати, ведь именно здесь он впервые почувствовал себя таким несчастным и все здесь было пронизано его тоской.
Впервые в жизни он явственно ощутил, что надежд не осталось, и, как ни старался, он не смог преодолеть депрессию. Ему стало казаться, что излечиться от тоски уже невозможно, что он навсегда утратил способность искренне и от души смеяться. Он обречен носить свою печаль вечно, словно толстый непроницаемый панцирь. В тридцать с небольшим лет ему казалось, что его жизненный путь завершен. С этих самых пор жизнь будет лишь медленным умиранием.
Только военная служба еще могла приносить утешение. Теперь он должен все свои помыслы сосредоточить на службе. То, что ему посчастливилось испытать, было пиком его существования, он вознесся на самую вершину и насладился открывающимся оттуда видом, но настала пора спуститься в долину.
В своей унылой квартире в Зенне он предавался долгим размышлениям о том, что, быть может, лучше было бы не бросаться с головой в водоворот жизни, а тихонько обойти стороной этот опасный омут. Быть может, не стоило отдаваться в плен любви, чтобы потом не испытывать всей глубины одиночества? Он знал, что за все приходится расплачиваться, а поскольку ему было даровано так много — гораздо больше, чем многим другим, — то и расплата потребуется большая. Но представлять себе всю свою будущую жизнь как сплошную расплату за испытанное счастье было невыносимо тяжело.
Его беспокоило душевное состояние, не дававшее ему сосредоточиться на занятиях, весьма существенных для его дальнейшего продвижения по службе, — он стал рассеян и невнимателен. Открывая книгу, на каждой странице вместо слов он видел образ Дианы. Поэтому не удивительно, что он срезался на экзамене при поступлении в штабной колледж. Впервые не сумев преодолеть препятствие, он почувствовал себя еще более подавленным и опустошенным. Теперь, когда его армейская карьера была под угрозой, когда продвижение по служебной лестнице уже не представлялось ему таким простым и гладким, он еще глубже впал в отчаяние.
Единственный проблеск надежды мелькнул, когда он получил предписание вернуться в Англию в Найтбриджские казармы. В Англии, по крайне мере, он не будет чувствовать себя таким отверженным. Быть может, он сможет начать новую жизнь. Какая ирония судьбы, что теперь, когда было уже слишком поздно, он мог сделать именно то, чего всегда хотела от него Диана. В ее письмах, которые он получал во время войны, она говорила, что мечтает о том, чтобы после войны он мог остаться в Лондоне. Как было бы замечательно, если бы он мог быть рядом, ну а о том, чтобы он оставил военную службу, она даже мечтать не смеет. Уйти в отставку, чтобы целиком посвятить себя ей!
Сколько злой иронии выказала судьба, осуществив, в конце концов, все ее желания. Теперь уже слишком поздно, и жизнь исказила все их помыслы — едва ли она предполагала, что он будет вынужден уйти в отставку против воли. Никто из них не мог представить такого оборота дел.
Когда началось сокращение штатов, Джеймс оказался первым кандидатом. Естественно, ему представили весьма вежливые объяснения: хотя он проявил великолепные командирские качества, хотя он
