поднимают дети доктора, поэтому только нечто совершенно из ряда вон выходящее могло заставить ее, как на этот раз, бросить работу и подскочить к окну. Гвалт во дворе действительно был поистине потрясающим: Дорри кричал «ура», слышался топот ног и пронзительные радостные возгласы. Выглянув в окно, мисс Петингил увидела, как все шестеро — нет, семеро, так как Сиси тоже была здесь, — вереницей появились из двери дровяного сарая — впрочем, это была даже не дверь, а просто высокий проем в стене — и помчались с криками через двор. Их возглавляла Кейти, которая несла большую черную бутылку без пробки, а остальные держали в каждой руке что-то похожее на печенье.
— Кэт-рин! Кэт-рин! — пронзительно закричала мисс Петингил, громко застучав в оконное стекло. — Разве ты не видишь, что идет дождь! Как тебе не стыдно тащить во двор всех братишек и сестренок, чтобы они вымокли!
Но никто не слышал ее; пробежав через двор, дети исчезли в другом сарае, где ничего не было видно, кроме мелькающих панталончиков, которые поднимались вверх по тому, что издали казалось лестницей в задней части сарая. С недовольным брюзжанием мисс Петингил втянула голову в плечи, водрузила на нос очки и снова принялась за починку принадлежавшего Кейти платья из шерстяной шотландки, на переднем полотнище которого были две огромные поперечные зигзагообразные прорехи. Как ни странно, но платья Кейти всегда рвались именно в этом месте!
Если бы глаза мисс Петингил были немного позорче, она увидела бы, что дети поднимались вовсе не по лестнице, а по высокому деревянному столбу, в который на расстоянии фута друг от друга были вбиты гвозди. Чтобы шагнуть с одного гвоздя на другой, нужно было высоко задрать ногу, и младшие могли подняться наверх только благодаря тому, что снизу их усердно подталкивали Кловер и Сиси, а сверху, протянув им руку, тащила Кейти. Наконец все благополучно оказались наверху, в восхитительном укромном месте, которое я собираюсь описать.
Представьте себе темный сеновал с низким потолком и без окон; свет проникает лишь через квадратное отверстие в полу, куда ведет утыканный гвоздями столб. Сильно пахнет кукурузными початками, хотя кукурузу уже убрали; по углам множество пыли и паутины, на досках несколько мокрых пятен, так как крыша немного протекает.
Таким было то место, которое по какой-то неизвестной мне причине дети доктора Карра предпочитали любому другому в дождливые субботние дни, когда нельзя было играть на открытом воздухе. Тетя Иззи, вероятно, не меньше меня была озадачена столь странным вкусом. Когда сама она была маленькой (это было в столь далекие времена, что ее племянники и племянницы не очень в это верили), у нее не было подобных странных склонностей — залезать во всевозможные дырки, углы и прочие потайные, укромные местечки. Она охотно запретила бы детям лазить на сеновал, но доктор Карр уже дал свое разрешение, так что все, что ей оставалось, это сочинять истории о детях, которые переломали себе кости разными ужасными способами, когда лазили по столбам и приставным лестницам. Но эти рассказы не производили должного впечатления ни на одного из детей, кроме маленького Фила, и своевольный выводок продолжал в том же духе: все лазили по столбу с гвоздями всякий раз, когда им этого хотелось.
— А что в бутылке? — спросил Дорри в ту же минуту, как только был надлежащим образом «вознесен» на чердак.
— Придет время — узнаешь, — ответила Кейти строго. — Но могу тебя уверить: это нечто
Все вручили ей свое печенье. Дорри, который уже попробовал свое, пока поднимался наверх, подчинился с неохотой, но он слишком привык с почтением относиться к Кейти и потому не осмелился ослушаться. Большая черная бутылка была поставлена в угол, а вокруг нее выросла кучка печенья.
— Отлично, — продолжила Кейти, которая, как самая старшая и самая высокая, всегда брала на себя руководящую роль во всех играх. — Теперь мы готовы и наше
— Нет-нет, — закричала Кловер, — сначала «Голубой Чародей, или Эдвига с Гебридских островов»! Ты же знаешь, Кейти!
— Разве я вам еще ничего не говорила? — отозвалась Кейти. — С этой рукописью случилось ужасное несчастье.
— Что? Как? — закричали все, так как «Эдвигу» в семье очень любили. Это была одна из тех многочисленных историй с продолжением, которые Кейти вечно сочиняла. Речь в ней шла о прекрасной даме, храбром рыцаре, голубом Чародее и пуделе по кличке Боп. Повествование растянулось на столько месяцев, что все уже забыли начало и никто даже и не надеялся дожить до того, чтобы услышать конец, но все же известие о безвременной кончине этого произведения оказалось тяжелым ударом.
— Я расскажу вам, как все произошло, — начала Кейти. — Сегодня утром в гости к тете Иззи зашел старый судья Кирби. Я учила уроки в маленькой комнате, но видела, как он вошел в гостиную, выдвинул большое кресло вперед и сел. Я чуть не закричала вслух: «Стойте!»
— Почему? — воскликнули дети.
— Как вы не понимаете? Я засунула «Эдвигу» между спинкой и сиденьем этого самого кресла. Это был отличный тайник, но сверток с рукописью такой пухлый, а старый судья Кирби занимает так много места, что я испугалась, как бы чего не вышло. И точно — едва он опустился в кресло, как раздался громкий хруст. Судья тут же вскочил и воскликнул: «Господи помилуй! Что же это такое?» Он начал шарить, и шарил, и шарил, и в ту минуту, когда он вытащил сверток и надел очки, чтобы разглядеть, что это такое, вошла тетя Иззи.
— И что же было дальше? — закричали хором дети, которых очень занимала вся эта история.
— О! — продолжила Кейти. — Тетя Иззи тоже нацепила очки и сощурила глаза — знаете, как она это обычно делает, — и они с судьей немного почитали — ту главу, помните, в начале, где Боп крадет голубые таблетки, а Чародей пытается столкнуть его в море. Вы представить себе не можете, до чего смешно было слушать, как тетя Иззи читает «Эдвигу» вслух. — И Кейти даже скорчилась от смеха при этом воспоминании. — Когда она дошла до слов «О, Боп, мой ангел Боп!», я просто свалилась под стол и заткнула себе рот концом скатерти, чтобы не расхохотаться. А потом я услышала, как она позвала Дебби, отдала ей рукопись и сказала: «Я хочу, чтобы вы немедленно сожгли всю эту чушь в кухонной печи». А мне она потом заявила, что, по ее мнению, мне не исполнится и двадцати, как я попаду в сумасшедший дом. Жалко, — заключила Кейти со смехом и слезами, — что сгорела и новая глава, и все остальные. Хорошо еще, что тетя не нашла «Фею старой шкатулки» — другую рукопись, которую я засунула в то же самое кресло, только глубже.
Ну что ж, — продолжила церемониймейстерша, — начнем. Мисс Холл, прошу вас.
«Мисс Холл», весьма взволнованная столь изысканным обращением, поднялась. Щеки у нее были очень красные; в руках она держала листок бумаги.
— «Однажды, давным-давно, — начала она, — лунный свет заливал своим сиянием залы Альгамбры, а рыцарь, в нетерпении расхаживавший по галерее, уже начал бояться, что она никогда не появится».
— Кто? Луна? — уточнила Кловер.
— Нет, конечно нет, — ответила Сиси. — Не луна, а дама, в которую он был влюблен. В следующем предложении говорится о ней, только ты меня перебила. «На ней был серебряный тюрбан с бриллиантовым полумесяцем. Когда она тихо скользила по коррехидору, луч луны упал на бриллианты, и они засверкали, словно звезды. „Ты здесь, Зулейка?“ — „О да, мой повелитель“. В это мгновение послышалось бряцание доспехов, и к ним бросился одетый в кольчугу отец Зулейки. Он выхватил свой меч, и рыцарь сделал то же самое. Мгновение спустя оба они, мертвые и неподвижные, лежали в лучах луны. Зулейка в отчаянии закричала и упала на их тела. Она тоже была мертва!» Так кончается «Трагедия в Альгамбре».
— Прелесть, — сказала Кейти, глубоко вздохнув, — только очень уж печально! Какие красивые истории ты пишешь. Сиси! Но лучше бы ты не всегда всех убивала. Почему, например, рыцарь не мог убить отца и… нет, я думаю, тогда Зулейка не вышла бы за него замуж. Ну, тогда отец мог бы… Ох, глупости! Почему вообще кто-то должен кого-то убивать? Почему бы им всем не броситься друг другу на шею и не помириться?
— Ну что ты, Кейти! — воскликнула Сиси. — Тогда это не была бы трагедия. Ты же знаешь, что
