— Уж встала?! И немцы налицо? — спросил Меньшиков, как-то довольно странно протянув последние слова. В голосе его слышалось презрение.
— Её величество изволили сесть и по правую руку посадить его высочество герцога Голштинского с супругою, по левую — цесаревну; а там — все прочие… Вашей светлости место в замке оставлено, против её величества.
Меньшиков повернулся и стремительно вышел. За ним последовал Остерман.
В коридоре он спросил Меньшикова:
— Молодой князь Долгоруков был хорошо рекомендован уже вашей светлости… прежде?
— Нет, я его теперь только рассмотрел. Почтительный детина. А у нас все грубияны.
— Не мешало бы, если новый человек, попристальнее и потщательнее рассмотреть его… А то… при великом князе…
— Думаешь, в родню свою? Смотри же за ним! Конечно, от Долгоруковых мне ожидать многого не приходится. Вот и он мне говорил, указав на Балакирева, о котором-то, что пробовал уже мальчика против нас настраивать.
— Так не изволите ли дать покуда другое назначение юнкеру Долгорукову? — ещё задал вопрос Остерман.
Светлейший принял эту назойливость за желание себя учить и брюзгливо ответил:
— Знаешь, Андрей Иваныч, я немцев вообще люблю таких, которые дело своё отправляют всё как следует… а в наши дела соваться я и русским близким не даю. Ты хороший человек, а применяться к нашему норову не горазд.
— Здесь, ваша светлость, собственный интерес вашей милости заключается в окружении августейшего питомца только преданными вам людьми…
— Конечно… Спасибо за наставление. Почему не так? Только дай мне самому также к нему присмотреться. Вас, немцев, много теперь в голштинской шайке, и про тебя самого мне говорили, что ты и туда и сюда норовишь. Стало быть, с русскими родовитыми ладить мне ещё больше нужно…
Возражать на это Остерману было некогда, потому что они дошли до дверей залы, где собраны были члены Верховного совета.
Когда началось заседание, генерал-адмирал прочитал рапорт о состоянии флота, закончив перечислением наличности судов, годных для службы, да требованием средств на укомплектование команд и снабжение орудиями галер, готовых почти, на штапелях.
Требование генерал-адмирала принял к сердцу герцог Голштинский и стал что-то говорить вполголоса её величеству на немецком языке.
Головкин, сидевший подле цесаревны Елизаветы Петровны, пока продолжалась речь герцога, тихо сказал генерал-адмиралу:
— Верить вам мы вполне готовы, но для того, чтобы обсудить в полной мере необходимость держать нам такую, постоянно прибывающую, морскую силу, надо бы было, чтобы вас поддерживали ещё голос или два. Покойный государь сам был моряк и мог лично судить, что ему требовалось, а теперь в совете рассуждать некому, кроме вас.
— И мы в морском деле смекаем кое-что, коли в морские чины производились и морскими силами командовали перед врагом, — заметил, тоже негромко, князь Меньшиков.
— Говорите же, князь, какое ваше мнение? — спросила цесаревна Анна Петровна, очевидно желавшая найти какую-нибудь поддержку своему супругу.
Для него же вопрос о флоте, в видах содействия возвращению прав Голштинии, был теперь вопросом первой важности.
— Моё мнение, ваше высочество, буде изволите желать слышать его, одинаковое с генерал- адмиралом. А если господину канцлеру не кажется важным флот, то это потому, что на море он никогда не бывал и фрегата от шкуны не отличил бы, если бы не разная величина их.
Канцлер проглотил эту пилюлю, но не хотел совсем остаться в долгу:
— Я знания своего в морской части не объявляю, а думаю только, что один или два члена, знающие морское дело, кроме генерал-фельдмаршала и адмирала, в совете были бы не лишние, когда, кроме двоих, все мы тут ничего не смыслим. Приращение флота как военной силы идёт в государствах об руку с сухопутными силами и, не ожидая близкой войны, не делается… с одной стороны, чтобы соседей не тревожить, а с другой, при сокращении подушного сбора содержать и настоящие силы трудно. С военной силой рядом идёт и застройка крепостей…
— Я обозрел все крепости, пограничные с Речью Посполитой, и могу заявить, что гарнизоны следует немедленно пополнить, а к Курляндскому герцогству надлежит подвинуть ещё другой корпус, по зимнему пути, на всякий случай…
— Ваше величество! — не выдержал канцлер. — Господин генерал-фельдмаршал сейчас в совете заявляет даже о движении войск к границам; позвольте же узнать: с кем мы в войне находиться будем? Иностранной коллегии ничего подобного не дано знать, а нужда, стало быть, требует ведать, как и что сообщать послам дружественных держав…
— Никакого сообщения не следует делать, ваше величество, — тоже возвысив голос, ответил Меньшиков. — К чему господину канцлеру нужны оповещения наших внутренних распорядков?!
— Не нушно… не нушно… — с непривычною живостью поддержал герцог Голштинский Карл- Фридрих… — И сили, на всакий слюдшай, долынно имметь… сстес…
Канцлер поник головою.
— Конечно, нужно всегда иметь под рукою готовое войско, тем паче когда теперь требуется заранее сделать распределение сил и средств снабжения провиантом, — поддержал Толстой. — Это и без войны необходимо. И приходится скорее послать корпус, не мешкая, на Кавказ… чтобы не потерять плодов войны с Персиею, ведённой покойным государем. Господин канцлер, я надеюсь, не изволит похулить нашего объявления? Для внутреннего порядка нужно иметь достаточно войска… тоже…
Головкин из-под ресниц поглядел на Толстого сперва подозрительно, но, должно быть, успокоился, получив от него взгляд, говоривший: «Не беспокойся… эта пуля не в пользу Голштинии!..»
— Положение дел на юге, — начал теперь говорить довольно чисто, хотя и с заметным немецким акцентом, Остерман, — действительно таково, что требует вовремя снабжения персидского корпуса людьми в достаточном числе, а главное — выбора хорошего, опытного генерала, который умел бы и недостаток численности заменить разумною предприимчивостью. Самым подходящим вождём при персидском корпусе оказывается князь Василий Владимирович Долгоруков — умный, опытный, находчивый.
— Я против этого ничего не имею… Можно послать и его, — молвила государыня.
Головкин подумал, что испугавшее его вначале предположение о войне в Европе кануло в Лету; но он ошибся. Остерман, почтительно поклонившись её величеству, как бы своим решением поощрившей его для продолжения заявлений, взглянул на герцога Голштинского, не спускавшего с него глаз, и продолжал:
— Но… отделив от украинской армии в Персию достаточный деташемент, удобно передвинуть на новое квартирование полки, расположенные в Смоленской, Московской и Псковской провинциях — ближе к Риге и границе, согласно положению дел, усмотренному его светлостью при личном объезде по граничным крепостям, с целью инспектирования оборонительных средств… на всякий случай…
— Передвинуть теперь же, немедленно… не правда ли, мамаша? — поспешила цесаревна Анна Петровна.
Мать ответила ей наклонением головы в знак согласия, прибавив:
— Конечно, князь находит это нужным.
Головкин просто позеленел и, обратившись к герцогу с заметным дрожанием в голосе, ехидно поставил почтительный вопрос:
— Ваше высочество изволите, конечно, находить это нужным в виде угрозы Дании, давнишней союзнице России? Не мешает тогда уже прямо действовать… Ехать светлейшему князю в Лифлянды; по сборе войска посадить его на корабли и переехать прямо в Шлезвиг, без объявления… А там уже объявить. Пришли, мол, и заняли! Коротко и ясно! Ладно ли только так будет? Не поднимутся ли на нас тогда за Данию державы, подписавшие договор в качестве медиатирующей стороны в споре шведско-датском?
— До этого дело, надеюсь, не дойдёт; напрасно господин канцлер так думает! — отозвался
