восточный наряд?
— В Сан-Франциско… Что за глупости ты говоришь?
— И вовсе не глупости… Тут и слепому видно. А тебе улыбается мысль быть любовницей старика?
— Синклер, он не старик.
— Я предполагаю, что ему лет тридцать пять. Но он такой надежный, моя дорогая. — В голосе Синклера появились медовые нотки, как у какой-нибудь престарелой дамочки. — И такой хороший молодой человек.
— Ты все глумишься.
— Да, я такой, — и, не меняя тона, он добавил: — Когда ты возвращаешься в Америку?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— А что?
— Просто интересно.
— Через месяц?
— Так скоро? Я надеялся, что ты останешься. Покинешь отца и пустишь корни в родном, так сказать, краю.
— Я слишком сильно люблю отца и не смогу его бросить. Да и потом, чем бы я тут занималась?
— Устроилась бы на работу…
— Ты говоришь совсем как бабушка. Но я не могу устроиться на работу, потому что я совершенно ничего не умею.
— Ты могла бы работать секретаршей.
— Нет, не могла бы. Всякий раз, когда я пытаюсь печатать, я делаю уйму ошибок.
— Ты могла бы выйти замуж…
— Но я никого не знаю…
— Ты знаешь меня, — вдруг сказал Синклер.
Его палец, поглаживающий мою щеку, застыл. Через некоторое время я села и, повернувшись, посмотрела на него. Его глаза были голубее, чем само небо, но в них абсолютно ничего нельзя было прочесть.
— Что ты сказал?
— Я сказал: «Ты знаешь меня». — Он протянул руку и сжал мое запястье, легко обхватив его своими пальцами.
— Ты же не серьезно.
— Разве? Ну, хорошо, тогда давай представим, что я серьезно. Что бы ты сказала?
— Ну, прежде всего, это был бы практически инцест.
— Чушь собачья.
— И почему я? — Мало-помалу этот разговор начинал мне нравиться. — Ты же всегда считал меня простой, как дважды два четыре, ты мне сам об этом говорил…
— Но теперь все по-другому. Ты теперь не простая. Ты превратилась в прекрасную викингшу…
— …И у меня нет никаких способностей. Я даже не умею составлять букеты.
— А за каким чертом мне нужно, чтобы ты составляла букеты?
— И вообще, мне порой кажется, что у тебя толпы поклонниц по всей стране, которые сохнут по тебе и мечтают, что однажды наступит день, когда ты предложишь им стать миссис Синклер Бейли.
— Может, и так, — ответил Синклер с приводящим в бешенство самодовольством. — Но мне они не нужны. Мне нужна ты.
Я задумалась над этим и, как ни странно, нашла эту мысль интригующей.
— И где бы мы жили?
— В Лондоне, конечно.
— Но я не хочу жить в Лондоне.
— Ты сумасшедшая. Только там и можно жить. Все происходит там.
— Мне нравится за городом.
— Мы будем ездить за город по выходным — я сейчас так и делаю, — навещать друзей…
— И чем бы мы занимались?
— Отдыхали. Плавали на лодке, возможно. Ходили бы на скачки.
Я насторожилась.
— На скачки?
— Ты когда-нибудь была на скачках? Это же самая восхитительная вещь на свете! — Синклер приподнялся на локтях так, что теперь его глаза были на одном уровне с моими. — Я что, уговариваю тебя?
— Есть одно маленькое обстоятельство, о котором ты еще не упомянул, — сказала я.
— И что же это?
— Любовь.
— Любовь? — Синклер улыбнулся. — Но Джейни, разумеется, мы с тобой любим друг друга. Всегда любили.
— Но это другое.
— Как это другое?
— Я не смогу объяснить тебе, если ты сам еще не понял.
— И все-таки попробуй.
Я сидела в тревожном молчании. Да, я понимала, что в каком-то роде Синклер прав. Я всегда его любила. В детстве он был самым главным для меня человеком. Но что я чувствовала по отношению к мужчине, которым он стал? Я не знала. Опасаясь, что он прочтет все это на моем лице, я опустила глаза и стала рвать жесткую траву, вырывая пучки с корнями, а затем пуская их по ветру.
— Я думаю, — наконец заговорила я, — все дело в том, что мы оба изменились. Ты стал другим человеком. И я теперь фактически американка…
— О, Джейни, брось…
— Нет, это правда. Я выросла там, получила там образование… Тот факт, что у меня до сих пор британский паспорт, ничего не меняет. Не меняет моего отношения ко многим вещам…
— Ты сбиваешь меня с толку. Сама-то понимаешь?
— Да, вероятно, так и есть. Но не забывай, что весь этот разговор в любом случае гипотетический… Мы просто обсуждаем в качестве предположения…
Он сделал глубокий вдох, словно для того, чтобы что-то возразить, а затем, казалось, передумал и снова свел все к шутке.
— Мы могли бы просидеть здесь весь день, не правда ли, и «солнце утомить беседой».[1]
— Разве нам не пора идти?
— Да, нам предстоит одолеть еще по меньшей мере десять миль. Но мы уже и так прошли немалый путь — и, для сведения, эта ремарка должна пониматься двусмысленно.
Я улыбнулась. Внезапно Синклер обнял меня рукой за шею и, притянув к себе, поцеловал прямо в открытый улыбающийся рот.
Где-то в глубине души я ожидала этого, но тем не менее моя собственная реакция стала для меня сюрпризом. Меня охватила паника. Я замерла в его объятиях и, когда он наконец отстранился, еще мгновение не шевелилась, словно оцепенев, а затем начала складывать в рюкзак бумагу, в которую были завернуты сэндвичи, и красные пластиковые чашки. Внезапно наша уединенность показалась мне пугающей; я будто смотрела сверху на нас — крошечных, как муравьи, единственных живых существ в этом глухом и заброшенном месте, и гадала, зачем Синклер устроил поход в Лейриг-Гру. Специально для того, чтобы начать этот в высшей степени странный разговор, или же мысль о женитьбе взбрела ему в голову под влиянием мимолетного порыва?
— Синклер, нам правда уже пора, — сказала я. — Мы должны идти.
Он посмотрел на меня задумчивым взглядом и улыбнулся.
— Да.
