— Что к чему?
— Вздыхаешь. Звучит очень трагично.
— Да ни к чему.
Чуть погодя он снова спросил:
— Все в порядке? Тебя ничто не беспокоит?
— Нет.
В конце концов беспокоиться было совершенно не о чем. И все-таки… То, что она постоянно ощущала себя больной, было одной из причин. Она задумалась, почему об этом невозможно поговорить с Хью. Может быть, потому, что он всегда в отличной форме. Энергичный, активный, полный сил, он как будто никогда не уставал. В любом случае, тяжко ощущать себя больной, но вдвойне тяжко говорить об этом.
Молчание становилось тягостным. Наконец на светофоре, в ожидании, когда красный свет сменится зеленым, Хью произнес:
— Ландстромы очень милые.
— Да. Я рассказала мистеру Ландстрому про Ангуса, и он все выслушал.
— Что еще ему оставалось делать?
— То же, что делают все: поражаться, ужасаться, восхищаться или менять тему разговора. Диана терпеть не может, когда мы говорим об Ангусе. Я думаю, это оттого, что он стал ее единственной неудачей. Остается ее единственной неудачей, — поправилась она.
— Ты хочешь сказать, что все из-за того, что он не поехал вместе с вами в Лондон?
— Да, и не стал учиться на бухгалтера или приобретать еще какую-нибудь профессию, которую она для него планировала. Вместо этого он сделал то, что сам хотел.
— Рискуя быть обвиненным в том, что в этом споре я принимаю сторону Дианы, я все же скажу, что ты ведь сделала то же самое. Несмотря на все сопротивление, ты отправилась в театральное училище и даже сумела получить работу…
— Всего на шесть месяцев. И все.
— Ты заболела. У тебя было воспаление легких. И это не твоя вина.
— Нет, но я поправилась, и если бы я действительно что-то собой представляла, я должна была вернуться и попробовать еще раз. Но я этого не сделала, я сдалась. Диана всегда говорила, что мне недостает стойкости, и в результате она оказалась права. Единственное, чего она все же не произнесла, — так это «я же говорила».
— Но если бы ты до сих пор оставалась на сцене, — сказал Хью мягко, — ты вряд ли вышла бы за меня замуж.
Каролина взглянула на его профиль, причудливо освещенный отблесками уличных фонарей и свечением приборной доски. Он казался мрачным и даже слегка отталкивающим.
— Да, пожалуй, не вышла бы.
Но все было не так просто. Для брака с Хью существовал миллион причин, и они так тесно переплелись, что их вряд ли удалось бы разделить. Важнейшая из них, наверное, благодарность. Хью вошел в ее жизнь, когда она худой пятнадцатилетней девочкой вместе с Дианой приехала с Афроса. Но даже тогда, мрачная, молчаливая и несчастная, она оценила, как Хью управлялся с багажом, паспортами и усталым, хнычущим Джоди. Это была та самая надежная мужская поддержка, в которой она всегда нуждалась и которой ей так не хватало. Было приятно ощущать, что за тебя принимают решения, о тебе заботятся: его покровительственное отношение — не отца, а именно дяди — оставалось неизменным на протяжении всех трудных отроческих лет.
Другая причина, с которой нельзя не считаться, — сама Диана. Кажется, она с самого начала решила, что Хью и Каролина станут прекрасной парой. Ей импонировала простота и упорядоченность этого союза. Она тонко способствовала их сближению, будучи слишком умна для того, чтобы действовать прямолинейно и откровенно.
Но это неотступное давление ни к чему бы не привело, если бы не роман Каролины с Дреннаном Колфилдом. После этого… После такой любви ей казалось, что ничто уже не будет таким, как прежде. Когда все кончилось, и она огляделась вокруг глазами, полными слез, то обнаружила, что Хью по-прежнему рядом. Он ждал ее. Ничего не изменилось, только теперь он хотел, чтобы она вышла за него замуж, и не было ни малейшей причины ему отказывать.
— Ты весь вечер молчишь, — сказал он.
— А мне казалось, что я слишком много говорю.
— Ты скажешь мне, если что-то будет тебя беспокоить?
— Просто все происходит так быстро и так много всего нужно сделать, да к тому же эта встреча с Ландстромами породила во мне ощущение, словно Джоди уже уехал в Канаду и я его никогда больше не увижу.
Хью умолк, потянулся за сигаретой и зажег ее от прикуривателя. Он вставил его обратно в гнездо и произнес:
— Я уверен, что ты страдаешь от свадебной депрессии, или как там это называют женские журналы.
— А с чего она у меня?
— Тебе сейчас приходится держать в голове слишком много вещей, писать слишком много писем, разворачивать слишком много подарков. Примерять платья, выбирать шторы… А в двери стучатся поставщики продуктов и цветов для свадьбы. Все это сведет с ума самую здравомыслящую девушку.
— Так зачем же ты позволил втравить нас в эту чудовищную свадьбу?
— Потому что мы оба много значим для Дианы, и если бы мы просто съездили на регистрацию, а потом провели пару дней в Брайтоне, то лишили ее бесконечного удовольствия.
— Но мы все-таки люди, а не жертвенные агнцы.
Он накрыл ее руку своей.
— Не падай духом. Вторник уже скоро, а потом все закончится и мы полетим на Багамы. Ты будешь весь день валяться на солнышке, есть одни апельсины, и тебе не надо будет писать никому никаких писем. Как тебе такая картина?
— Я бы предпочла поехать на Афрос, — сказала она, зная, что ведет себя по-детски.
В голосе Хью послышалось раздражение:
— Каролина, мы уже тысячу раз об этом говорили…
Она перестала его слушать, ее мысли стрелой понеслись к Афросу. Она вспомнила оливковые рощи, старые деревья, по колено заросшие маками, на фоне лазурного моря. Поля гиацинтов и бледно-розовых ароматных цикламенов. Перезвон колокольчиков, доносящийся от козьих стад, и запах сочащихся смолой и прогретых солнцем сосен в горах.
— …Как бы там ни было, все уже улажено.
— Но когда-нибудь мы все-таки съездим на Афрос, Хью?
— Ты пропустила мимо ушей все, что я сказал.
— Мы могли бы снять маленький домик.
— Нет.
— Или арендовать яхту.
— Нет.
— Почему ты не хочешь поехать?
— Потому что я думаю, что ты должна помнить его таким, каким он был прежде, а не таким, каким он стал теперь, испорченным застройщиками и высотными отелями.
— Откуда ты знаешь, какой он сейчас?
— Это нетрудно представить.
— Но…
— Нет, — сказал Хью.
Помолчав, она упрямо сказала:
— Я все равно хочу туда вернуться.
