революции. И несмотря на это, еще в первых откликах на революцию Ленин дал исключительно глубокий научный анализ создавшейся исторической обстановки и, исходя из этого, с гениальной прозорливостью определил направление дальнейшего развития России. Получив первое известие о победе Февральской революции в России, Владимир Ильич писал 3 марта 1917 года: «Этот «первый этап первой (из порождаемых войной) революции» не будет ни последним ни только русским».
В статьях и письмах, написанных в марте 1917 года, Ленин разработал все важнейшие вопросы, связанные с переходом к новому, социалистическому этапу революции: об отношении к Временному правительству, о войне, о Советах, о вооружении рабочих, об отношении к другим партиям и т. д. Все это есть в «Письмах из далека», прологе знаменитых Апрельских тезисов.
В эмиграции я очень часто встречался с Владимиром Ильичем. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что после Февральской революции почти каждый наш разговор так или иначе сводился на возвращение. Ленин рвался в Россию.
Но как это сделать? Все пути сообщения находились в руках Англии и Франции. Правительства этих государств прекрасно понимали, какую опасность несет присутствие Владимира Ильича в революционном Петрограде. В день его приезда английское посольство передало в русское министерство иностранных дел записку. В ней говорилось о том, что Ленин — хороший организатор и крайне опасный человек, и, весьма вероятно, он будет иметь многочисленных последователей в Петрограде.
Просить помощи у Временного правительства было безнадежно. Оставался только один путь — через Германию.
Наконец удалось добиться разрешения на отъезд в Россию. Фриц Платтен, рабочий — металлист по профессии, секретарь Швейцарской социалистической партии левого крыла, заключил с германскими представителями соглашение. По этому соглашению пропуск давался русским эмигрантам, независимо от их отношения к войне.
Владимир Ильич ходил радостный.
Надежда Константиновна шутила над ним, вспоминая, как Ильич сначала собирался связаться с контрабандистами, а потом, после нескольких бессонных ночей, вдруг заявил, что поедет с паспортом немого шведа. Отговорить его удалось, только сказав, что, если он начнет ночью кричать: «Сволочь меньшевики, сволочь меньшевики!» — все сразу узнают, что он не только не немой, но и не швед.
Владимир Ильич лукаво посмеивался:
— А что? Неверно? Такие они и есть.
И вот мы на вокзале. Третий звонок. Коротко рявкнул паровоз, и медленно поплыло назад светленькое здание вокзала. Тридцать два человека выехали в Россию.
Поезд все убыстрял ход. Покачивался вагон. И, честное слово, всю дорогу колеса стучали одно: в Пет–ро–град, в Пет–ро–град!..
Владимир Ильич стоял у окна, засунув руки под паты расстегнутого серого пиджака, отстукивая колесный такт толстой подошвой тупоносых черных туфель. Уже потом я не раз вспоминал эту сцену: Ленин, сосредоточенный и приподнятый, у грязного, с потеками, окна, за которым виднеются необозримые дали.
Итак, мы едем! С эмиграцией покончено навсегда. Несколько суток и— Россия…
Еще когда я слушал Ленина в Бернском лесу, я сразу понял: это не просто большой человек, это даже не такой большевик, которых я видел раньше. Владимир Ильич обладал необычайным умением все впечатления, все разговоры, все мысли направлять в одно русло: классовой борьбы, пользы делу пролетариата.
Владимир Ильич умел нечеловечески много работать: в одном только Берне он прочел невероятное количество философских трудов.
Владимир Ильич никогда не был аскетом или пуристом. Водки он не пил, не курил, но любил густое черное пиво, не помню сейчас, как оно называлось. О его любви к музыке, знании литературы написано достаточно.
Владимир Ильич любил шутку. Смеялся он так же. удивительно, как делал и все остальное. Нельзя было не смеяться вместе с ним. Он вздергивал бородку, лысина его краснела, рыжевато–белокурые волосы вокруг нее чуть топорщились. Это был заразительный смех человека чистой, прозрачной души.
Надо сказать, что Ленин прекрасно плавал, ездил на велосипеде, катался на коньках, стрелял.
В Берне мы обычно собирались в локале — маленькой комнатке при кафе. Однажды Ленин, Арманд, Крыленко, Каспаров и я ждали прихода остальных. Коротая время, мы с Владимиром Ильичей сели играть в шахматы. Я проиграл два раза. И обиделся. Ленин заметил это. Взяв меня за лацкан, он наклонился к моему уху и, мило картавя, сказал:
Батенька, а знаете, я ведь тоже ужасно азартный. Проиграю — сержусь. — И затеребил бородку смущенно…
Владимир Ильич и Надежда Константиновна ехали в одном купе с Инессой Арманд. Ехал ли с ними кто?нибудь четвертый, я сейчас не помню. В других купе разместились эмигранты, члены их семей. Было много женщин, дети.
В первые часы после отъезда разговор вертелся вокруг оставляемой Швейцарии. Вспоминали две наши «партии»: «прогулистов» и «синемистов»; первые — любители прогулок, вторые — кино. Владимир Ильич был признанным лидером «прогулистов». Велосипедные прогулки, пешая ходьба были его любимым видом отдыха. Сторонников своей «партии» оп вербовал всеми правдами и неправдами. Я был ярый «прогулист». Завязался спор. Вмешалась Надежда Константиновна. «Заклеймила» нас как «ортодоксов» партии «прогулистов» и сказала, что в поезде гулять негде и кино смотреть негде, поэтому обе «партии» временно распускаются и между ними заключается перемирие. На том и порешили.
Вскоре Владимир Ильич ушел к себе в купе и сел за книги. Распорядок дня в поезде он сохранил таким же, словно никуда не уезжал из своей квартиры. В дороге Владимир Ильич читал. За время пути, продолжавшегося несколько дней, он прочел столько философской, экономической и политической литературы, сколько другому надо читать год.
Отдыхая, Владимир Ильич выходил в коридорчик и, заложив короткие сильные руки за спину, прохаживался вдоль окон, взглядывая в них, или, наклонив огромный лоб, думал о чем?то.
В это время он разговаривал и с товарищами. Протягивая вперед ладонь и как бы поддерживая на ней что?то, Владимир Ильич говорил о Кларе Цеткин.
Я рассказал ему о том впечатлении, которое произвело на меня выступление Цеткин на международной женской социалистической конференции. Я не все понимал, что говорила на немецком языке эта маленькая и уже седая женщина. Но ее горячая, страстная речь заменяла мне непонятные слова. Я понял ее гнев и презрение к мясникам империалистической бойни.
— Да, да, — Владимир Ильич повернулся на каблуках к окну. — У Клары принципиальный подход и практический опыт… — Он хотел что?то добавить, но взглянул на часы и быстро ушел к себе в купе.
Вместе с нами ехало двое детей. Один из них — парнишка по имени, если не ошибаюсь, Роберт. Владимир Ильич очень любил детей. В Берне он возился с ребятишками Шкловского; здесь чуть не все свободное время отдавал малышам, едущим с нами. Сколько раз можно было видеть такую картину.
Владимир Ильич сидит в купе, на одном его колене — Роберт, на другом — второй малыш. С детьми он умел говорить так, что те сразу же проникались к нему доверием. Владимир Ильич не подлаживался под детский язык, с маленькими он говорил так же, как со взрослыми. И так же, как взрослые, дети сразу верили ему.
Иногда у Владимира Ильича и Роберта возникали какие?то «принципиальные» разногласия. Ленин подолгу и серьезно убеждал в чем?то Роберта. И Роберт так же серьезно пытался доказать свою правоту. Бывало, что Роберт и Владимир Ильич и не убеждали друг друга. Тогда Владимир Ильич снимал пиджак, засучивал рукава и говорил:
— Ну, Роберт, давай драться. Чья возьмет?
И они дрались. Пинали один другого кулаками, сопели и сбрасывали на пол одеяла с нижних полок. «Дрались» честно и долго. Обычно побеждал Роберт. Но если Роберт был в чем?то очень неправ и убедить его словами было невозможно, то победителем выходил Владимир Ильич. Тогда он, довольно хмыкая, совал большие ладони под мышки Роберту и спрашивал упорно:
— Ну? Прав я?
