комнате спрятана волшебная тайна.
И как всегда, на Ребекку обрушилась волна смешанных чувств — страх, волнение и восторг, — когда, присев на корточки, она протянула руку и осторожно сняла с холста черный покров. Монах испытующе уставился на нее, и это выражение и эта улыбка были ей хорошо знакомы, но шумный вздох девушки вызвали не они, а залитая ослепительными лучами полуденного солнца шахматная доска. И дело было не только в том, что позиция на доске резко изменилась, такого Ребекке не доводилось наблюдать еще ни разу, — изменилась сама доска. Ряды через один сместились на полклетки вбок, так что хорошо знакомый образ шахматной доски бесследно исчез. Черные и белые поля теперь тянулись зазубренными полосами, а края доски превратились в изломанную линию. Так могли бы выглядеть зубчатые стены самой башни, если бы ее повалили набок.
— Что это значит? — не удержавшись, прошептала Ребекка.
Ей необходимо было осмыслить новое положение. Но ответа девушка так и не получила, а загадочная улыбка на устах у монаха скоро начала раздражать ее.
— Не знаю, чему это ты так радуешься, — бросила она ему. — Я не сомневаюсь, что разбила бы тебя в пух и прах, если бы только знала правила, но ты так и не удосужился ничего объяснить, не так ли? Тебе нравится мучить меня, жестокий, бессовестный…
На язык подвернулись несколько непочтительных слов, но даже сейчас, в полном одиночестве, она не осмелилась произнести их вслух.
Внезапно почувствовав себя полной идиоткой, Ребекка закрыла глаза и попыталась успокоиться. Какой смысл бранить картину? Да и вообще, что она тут делает?
Девушка вновь открыла глаза и не смогла, как ни старалась, удержаться от крика. На мгновение Ребекке показалось, будто сердце у нее в груди перестало биться, но оно тут же напомнило о себе бешеным стуком.
Монах исчез. На его месте сидело таинственное и безобразное существо, кожа которого отливала багровым, а руки заканчивались зловещими когтями. Из широко разинутой пасти торчали острые зубы и длинный черный язык. Желтые глаза над длинным, как у крысы, носом пристально смотрели на Ребекку.
Черно-белая доска опустела. Все фигуры сгрудились на столе рядом с ней, причем многие из них были повалены набок, словно их разом смели одним резким и грубым взмахом.
Чудовище смотрело на девушку с выражением, которое можно было наполовину истолковать как адскую насмешку, а наполовину — как чисто человеческую злобу. «Какие тебе еще правила», — казалось, внушало оно Ребекке.
Трясущейся рукой Ребекка потянулась к холсту. Ему хотелось всего лишь закрыть омерзительный образ, но страх сделал ее неуклюжей, и картина, издав громкий стук, рухнула на пол вместе с деревянным футляром. В ужасе уставившись на изнанку холста, Ребекка по наитию поняла, что ей довелось столкнуться со смертельной опасностью. Мышцы ее онемели и вышли из повиновения; вдобавок ей показалось, будто она падает или проваливается, словно черные глубины башни, находившиеся у нее под ногами, пытались засосать ее целиком.
Девушка отчаянно старалась не упасть в обморок. И когда она уже почти потеряла сознание, знакомый голос у нее за спиной произнес:
— Уж мне-то следовало знать, в какой крысиной норе искать тебя. Ну почему ты так упорствуешь в том, чтобы сделать мою жизнь совершенно невыносимой?
Глава 3
Заклятие не сработало, и Ребекка с огромным облегчением ощутила, как все ее тело расслабляется до бесформенной студенистой массы.
— Ну же! — не унималась только что появившаяся здесь гостья. — Кончай валять дурака! Мне нужна твоя помощь!
«А мне твоя», — подумала Ребекка; голова у нее по-прежнему кружилась. Вслух же она сказала:
— Эмер, я
Нечто в голосе девушки, должно быть, выдало ее подлинное чувство, потому что подруга и впрямь поспешила к ней на помощь.
— В чем дело, Бекки? С тобой все в порядке?
Голос Эмер прозвучал нежно и взволнованно, она обняла Ребекку за плечи.
— Уведи меня отсюда… от всего этого, — еле-еле пролепетала Ребекка.
С помощью Эмер она кое-как поднялась на ноги, девушки пробрались в дальний угол комнаты и уселись на обломки того, что некогда было кроватью.
— С самого начала, еще когда ты первый раз затащила меня в эту комнату, я поняла, что дело добром не кончится, — посетовала Эмер. — Пыль, тьма — ничего удивительного в том, что тебе что-то померещилось!
Хотя слова ее и звучали осуждающе, голос дышал добротой и любовью.
— Не померещилось, — прошептала Ребекка. — Было на самом деле.
— Ну так расскажи.
Это прозвучало требованием, а никак не просьбой. Ребекка, повернувшись лицом к подруге, посмотрела ей в глаза, потом потупилась и, наконец, отвернулась. На лице у Эмер было ясно написано, что она не намерена терпеть подобные глупости без каких бы то ни было объяснений, и Ребекка по достоинству оценила серьезность ее намерений. С другой стороны, Ребекка понимала, что, услышав ее рассказ, Эмер отреагирует на него либо саркастическим смехом и предельно язвительными замечаниями, либо в свою очередь примется безудержно разглагольствовать о чем-нибудь подобном на полном серьезе, но у дочери барона так или иначе не было другого выбора, кроме как поступить именно так, как от нее требовали.
— Картина опять изменилась, — пояснила она.
— Вот уж никогда бы не подумала!
— Но на этот раз совершенно по-другому, — продолжала Ребекка, собравшись с силами и придав своему голосу тон определенного раздражения.
Эмер улыбнулась:
— И как же именно?
Ребекка с максимально возможной здравостью описала ей перекосившуюся доску и таинственное, явно злобное существо, появившееся вместо монаха. Она говорила об этом с такой верой в собственные слова, что Эмер сразу же посерьезнела. Правда, всей этой серьезности ей ненадолго хватило.
— Господи, Бекки. Нянюшка, должно быть, опять подмешала тебе в молоко какого-нибудь снадобья.
— Ничего подобного, и ты прекрасно знаешь это, — яростно возразила Ребекка, но тоже не смогла сдержать улыбку. В какую бы ситуацию она ни попадала, подруга всегда ухитрялась насмешить ее. Так, деля на двоих радости и горе, они выросли в старинном замке — родном доме обеих девушек.
— Может быть, и так, — задумчиво протянула Эмер. — Больно уж ты добродетельная девица, что бы придумывать такие истории, как бы ни заботилась о тебе нянюшка. Мне стоит, пожалуй, и самой посмотреть на картину.
— Не надо!
Ребекка хотела, было, удержать подругу за руку, но Эмер оказалась для нее чересчур проворной. Ребекка зажмурилась, не желая хотя бы даже мельком увидеть вновь это отвратительное существо, не желая смотреть на картину и из другого конца комнаты.
— А ты знаешь, что на оборотной стороне что-то написано? — пару мгновений спустя, спросила у нее Эмер.
— Нет.
Ребекка открыла глаза. Вопреки всему, открытие, сделанное подругой, заинтересовало ее.
— Почти ничего не видно. И все же… К… А… В… А… Н… Каван. Это имя художника. Интересно, почему он не подписал картину где положено?
— А может быть, это вовсе не имя художника?
Произнеся вопрос, Ребекка тут же снова зажмурилась, потому что Эмер подняла картину с пола и приставила ее к стене.
— По-моему, она ничуть не изменилась. — В голосе у Эмер послышались нотки разочарования. —
