гривенники, поскольку некогда их разменивать на двушки…
Друзей нисколько не раздражало затянувшееся отсутствие трамвая. Они могли прекрасно обойтись и без него, могли отправиться на набережную, но дождь продолжался, и оба сидели, наслаждаясь видом разноцветных прохожих, которым наконец-то представилась возможность обновить зимние покупки — зонтики, плащи, туфельки. Да, все это было куплено в суровые снежные холода. А сейчас, когда отошла земля и птицы восторженно разгребали вскопанные клумбы сухонькими своими лапками, магазины, конечно же, были завалены шапками, пальто с меховыми воротниками и резиновыми сапогами, совершенно незаменимыми в осеннюю распутицу.
И вдруг до них донесся возбужденный шепот. Чуть повернув голову, Ксенофонтов увидел двух женщин с хозяйственными сумками. Опасливо озираясь, одна из них делилась с подружкой какой-то ужасной тайной. Вторая безутешно качала головой, не замечая, как с навеса ей на плечо льется тонкая струйка дождя.
— Ай-яй-яй! — причитала она. — Подумать только! Это же надо!
— Говорят, две машины телевизоров вывезли — и как корова языком. Никто ничего не видел, не слышал!
— Господи боже ты мой! Царица небесная!
— Во как! Милиция с ног сбилась, а собаку вызвали — она только понюхала — и тут же сдохла.
— Батюшки-светы! — вскрикнула женщина.
— Еще чего скажу — одних радиоприемников, этих маленьких, которые на батарейках работают, больше сотни увезли. И — как в воду! Как в воду!
— Это же сколько тыщ! — от ужаса женщина закрыла рот рукой.
— А ты говоришь: белье с веревки унесли, — рассказчица махнула рукой.
— Так универмаг-то государственный, а бельишко мое! — резонно заметила слушательница.
Зайцев улыбался снисходительно и всепрощающе — чего, дескать, с них возьмешь, слухами питаются. Взглянув на него, Ксенофонтов догадался, что друг знает об этой истории куда больше женщин. Дождь неожиданно кончился, и теперь с неба падали последние подзадержавшиеся капли.
— Так что там, с универмагом-то? — спросил Ксенофонтов, перешагивая длинными ногами через лужи на асфальте. — Неужто подчистую?
— С универмагом все в порядке. — Зайцев придирчиво осмотрел свое отражение в витрине гастронома. — Магазин радиотоваров обчистили. Ничего сработали, довольно грамотно.
— Много взяли?
— Прилично. Десятка полтора хороших транзисторов уволокли. Ну ничего, далеко не унесут.
— Надо же, — с сожалением проговорил Ксенофонтов. — А тут никак один не купишь. Только соберешься — туфли приказали долго жить, а там костюм…
— Да, для тебя костюм дело непростое, больно ты долговяз… До чего обнаглели — телевизор в магазине включили. Грабили и передачу смотрели, представляешь! Продавцы приходят, а там уж утренние последние известия передают.
— И никаких следов?!
— Разве что пара окурков… Это, сам понимаешь, те еще следы… Да и они ли оставили их… Но есть и просветы. — Однако о просветах Зайцев распространяться не стал, вспомнив, видимо, что работает все- таки следователем, а не газетчиком, чтобы вот так запросто выбалтывать важные сведения. — Слушай, а не отправиться ли нам с тобой как-нибудь на острова, а? Смотри, там все уже зеленое… Возьмем с собой пивка, пару рыбешек, а?
Ксенофонтов, занятый своими мыслями, не отвечал. Выпятив губы так, что усы его уперлись в ноздри, он мерно вышагивал по мокрому асфальту, сунув руки в карманы брюк.
— Слушай, — сказал он, — а в котором часу это было?
— Ты о чем? А, ограбление… Между десятью и одиннадцатью вечера. Примерно в половине одиннадцатого.
— А как удалось установить с такой точностью?
— Свидетельница нашлась. А как же! Думаешь совсем ничего не умеем делать? Провели громадную оперативную работу и нашли голубушку. Девушка шла после кино домой и в окне увидела грабителя. Там, понимаешь, окна закрашены масляной краской…
— Дело привычное, — обронил Ксенофонтов. — Закрашиваем окна, заколачиваем парадные, огораживаем скверы, будто к татарскому нашествию готовимся.
— Ты слушай и не перебивай. Окна закрашены, а свет в магазине горел и девушка на стекле увидела профиль одного из ночных посетителей. Говорит, вроде запомнила его — кепка, поднятый воротник, курносый, толстогубый. Она подумала, что в магазине какие-то работы ведутся, а утром, когда узнала, сообразила, что за работы… — Зайцев облокотился о холодные после зимы гранитные блоки набережной. — А еще мне хочется сесть на какой-нибудь корабль и поплыть, поплыть… Чтобы мимо города, баржи, берега…
— Устал ты, старик, — сочувственно произнес Ксенофонтов. — Устал. Пойду газетку куплю. — Он перебежал через улицу, подошел к киоску. Возвращаясь, Ксенофонтов на ходу развернул газету, быстро окинул взглядом, и к Зайцеву подошел, уже свернув ее в трубку.
Потом друзья сидели на скамейке, смотрели в голубовато-белесую гладь реки, словно впитывая в себя весенний свет, тепло, словно отходя после затяжной слякотной зимы.
— Представляешь, старик, — заговорил Ксенофонтов, — так привыкаешь к голым промерзшим ветвям, что весной, когда видишь зеленые листочки, охватывает удивление. Казалось, этим ветвям никогда уже не ожить, никогда не выбросить побеги, не покрыться листвой.
— Да, это плохо, — равнодушно кивнул Зайцев, не желая, видимо, проникнуться грустью друга.
— А я ведь не о деревьях говорю, я о себе… Да, старик, каждой весной не могу удержаться от какой- то ошарашенности, когда чувствую, что оживаю, что начинаю замечать цвет неба, форму облаков, когда запах духов ощущаю, когда до меня доходит, что девичьи коленки — не такая уж безобидная вещь, как может показаться какому-нибудь… марсианину. В коленках, если ты хочешь знать, таится нечто необъяснимое…
— Жениться тебе надо, Ксенофонтов. И вся необъяснимость кончится.
— Послушай, ты что-то говорил сегодня о девушке… Помнишь?
— Я?! О девушке?! — Зайцев встревоженно посмотрел на Ксенофонтова. — Нет, так дальше продолжаться не может. Я должен тебя с кем-нибудь познакомить.
— Вот и познакомь с той девушкой, о которой ты сегодня так интересно рассказал. У нее какая-то история с грабителями вышла — не то она за ними подсматривала, не то они за ней… А в результате магазин радиотоваров опустошили.
— Послушай, но это же злоупотребление служебным положением! Ты хоть представляешь, на что меня толкаешь? Звонить девушке только потому, что я, как следователь, узнал ее телефон, а моего друга взволновали показавшиеся после долгой зимы чьи-то там коленки… Ты ошалел.
— Сам дурак, — сказал Ксенофонтов миролюбиво. — Звони. А то будет поздно. — Он посмотрел на свои старенькие, с помутневшими стеклами часы.
— Поздно? — Зайцев озадаченно склонил голову набок. — Для чего поздно? Для кого поздно?
— Скажи ей, что мы идем на опознание.
— Какое еще опознание?! Сегодня воскресенье!
— Пойдем злодея опознавать, который магазин радиотоваров потревожил. Наступит понедельник, а преступление уже раскрыто, представляешь? Твой начальник расцелует тебя в обе щеки и чем-нибудь наградит.
— Куда же мы пойдем?
— Звони, — холодно сказал Ксенофонтов. — Так и скажи — идем на опознание.
— Какое, к черту, опознание?! Ты хочешь, чтобы она на меня прокурору телегу накатала?!
— Но мы в самом деле идем на опознание, — смиренно сказал Ксенофонтов. — И если нам немного повезет, сегодня же возьмем твоего толстогубого клиента.
— Хочешь ей предложить шататься по городу и присматриваться к прохожим? Ну, знаешь, подобного я от тебя никак не ожидал! — Зайцев отступил от Ксенофонтова на шаг, чтобы видеть его всего и всего
