молоком и прочей снедью, какую только могла сберечь.
Надеемся переночевать спокойно, в тепле. Притаскиваем охапки соломы, разравниваем на полу, смеемся — вот будет перина.
Неожиданно старшего сержанта Шмелькова вызывают к командиру роты. На лицах ребят любопытство — зачем? Вскоре он возвращается, весело напевая:
В прищуренных глазах загадочная улыбка. Вопросительно переглядываемся: ждет ли нас этой ночью дорожка дальняя или так распелся парень.
— Поотдыхали, братишки. Пора и честь знать. Небось и хозяйке надоели. Подъем! — командует он.
Хозяйка, стоя у притолоки, растерянно разводит руками:
— И переночевать не успели. Каково это на ночь глядя опять в поход идти!
— Дело наше солдатское, — отвечает Шмельков, — нынче — здесь, завтра — там.
Через несколько минут, одетые в белые маскхалаты, с автоматами за плечами и с гранатами у пояса, мы уже выходим за околицу села.
Нам поручено достичь отдаленного лесного хуторка Кукуречин, выяснить там, куда и как передвигаются «тыльные немцы», и к утру вернуться в свою часть. Старшим группы идет младший лейтенант Весин, совсем еще юноша, только недавно окончивший училище.
Глубокой ночью мы наконец достигли Кукуречина, воронежского хуторка, затерянного в степной глухомани. Я, как теперь, вижу эти низенькие подслеповатые избушки, до самых окон засыпанные снегом, и могучие сосны, с трех сторон окружавшие хутор.
Тогда и в голову никому из нас не приходило, что ночной поход в Кукуречин затянется надолго.
На окраине хутора нас встретили четыре партизана. На шапках наискось пришиты красные ленты — эмблема народного мстителя. Узнав, что перед ними бойцы Красной Армии, они радостно пожали нам руки, принялись расспрашивать о положении на фронтах, о Сталинградской битве. Мы поделились с ними махоркой.
— Совсем замаялись без курева, — пожаловался один из них. — Сухую листву заместо махры пользуем.
Партизаны привели нас в просторную избу. За столом, в переднем углу, сидел, видимо, командир отряда. Желтое пламя коптилки освещало его крепкую, могучую фигуру. Одет он был в желтый дубленый полушубок и своей окладистой бородой невольно напоминал былинного богатыря Илью Муромца.
Бородач, увидев нас, порывисто поднялся, едва не достав кудлатой головой до самого потолка, крепко пожал руки.
— На подмогу, значит, к нам, хлопцы. — Голос у него басовитый, с резко выраженным украинским «г». — А то нам эти голодные фрицы совсем не дают житья. Навалились как саранча...
Младший лейтенант спросил бородача о том, что ему известно о «тыльных немцах».
Вместо ответа тот развернул лежавшую перед ним затрепанную карту и прокуренным пальцем ткнул в ее верхний угол.
— Вот тут, в хуторе Красном. В пяти километрах отсюда. Еще днем орда налетела. Все разнесла — подвалы, погреба...
Шел второй час ночи. После двадцатикилометрового перехода ребят клонило ко сну. Я сидел, забившись в угол избушки, вслушиваясь в голоса младшего лейтенанта и командира отряда партизан.
— Надо непременно дойти до хутора Красного, — сказал взводный. — Выяснить, сколько там этих окруженцев.
До Красного вела малоезженая проселочная дорога. Через час мы были уже на окраине хутора. До нас явственно доносились чужие гортанные голоса. Немцы!
Подползли к одному дому. Он стоял на самом краю хутора и казался безлюдным. Постучались в маленькое оконце. Никто не отозвался. Стучим еще. Наконец в сенцах тихонько скрипнула дверь. Кто-то внутри настороженно прислушивался.
— Откройте! Свои мы, русские...
Наружная дверь немного приоткрылась, на пороге показалась женщина, укутанная шалью.
— Да вы не бойтесь...
Женщина впустила нас в избу, по-матерински обняла каждого и тотчас же начала рассказывать о своих невзгодах.
— Уже вторые сутки нет спокою от этих иродов, — слезно жаловалась она. — Разграбили все, сожрали. Днем их в нашем хуторе, почитай, больше сотни было. Ко мне двое забежали. Последней курице голову свернули и ушли.
— А куда они направились? — спросил Шмельков.
— Известно куда, на большак, — ответила женщина. — В хуторе все поели. Теперь к большим селам подбираются. На Подгорное, должно быть, тронулись.
Младший лейтенант вытащил из планшетки карту и что-то пометил карандашом.
— Дело ясное, — сказал он, — можем считать, что задание выполнено.
В половине четвертого мы вернулись в Кукуречин. И надо было сразу, без всякой передышки двигаться в роту, но комвзвода разрешил бойцам часика два-три вздремнуть в хуторских избах. И эта передышка едва не стоила некоторым из нас жизни.
Для ночлега отыскали три избы. В самой окраинной расположились мы с Сашей Тимровым, рядом в белой мазанке — Зиганшин с Лыковым, в третьей, находившейся почти в центре хутора, — командир взвода, Шмельков и Давыдин.
Эх, старший группы!.. Зачем ты разбросал бойцов на ночлег по всему хутору?! Забыл о предосторожности, о врагах, что рыщут вокруг?
Изба, в которой мы ночуем, маленькая, тесная, с двумя небольшими оконцами, до половины засыпанными снегом. В узких сенцах остро пахнет хомутным дегтем. Духота. Нещадно чадит коптилка.
Дряхлый старик, стоя у притолоки, долго всматривается в нас слезящимися, с красными веками глазами.
— Служивые, значит, — шамкает он беззубым ртом. — Вся Расея-матушка на супостата поднялась. Давай вам бог, детушки. Увидите моего Иванушку, поклон передавайте. На позиции он. Второй год фашиста лупит.
Из-за печи, занимающей почти треть избы, выходит средних лет женщина с испитым, бледным лицом. Она скорбно качает головой:
— Вот всегда так. Не верит старый. А Ивана-то еще в первый год убили. Под Вязьмой... Похоронку принесли, а он не верит. Говорит, разобьем супостата, а Иванушка живехонький вернется. Чистое дите стал.
Женщина украдкой смахивает концом платка слезу.
Мы с Сашей быстро снимаем с себя маскхалаты, полушубки, фуфайки, валенки. А тело так отчаянно чешется. Женщина понимающе кивает головой:
— А вы разболакайтесь, ребята, разболакайтесь. Покуда спите, я всю одежу в печке выжарю...
Не заставляем себя долго ждать. Через минуту наше белье и гимнастерки с брюками лежат на табуретке, а мы, забравшись под стеганое одеяло, засыпаем мертвым сном.
Просыпаемся от сильного стука в окно. Спросонья не разберешься, в чем дело. Прислушиваемся. С улицы доносится беспорядочная ружейная стрельба.
Снаружи чей-то встревоженный голос предупреждает:
— В хуторе немцы!
Одеться, обуться, накинуть на плечи автомат — дело одной-двух минут. Пригодились учебные тревоги. Выбегаем на улицу. Спешим к избе, где находятся командир взвода со Шмельковым и
