человека всегда было по горло. Помимо своих обязанностей бойца-разведчика он все свободное время посвящал общественной работе, организовывал читки газет, политбеседы, выпуски боевых листков. Ротная парторганизация вначале была небольшой: на учете в ней состояло всего четыре человека — командир роты, политрук, разведчики Спивак и Щапов. Однако влияние на бойцов она оказывала заметное.
Запомнился мне коммунист Дмитрий Щапов. Солдат лет 26. Собой видный — высокий, стройный, атлетического сложения. Он был замечательным спортсменом, неутомимым следопытом-разведчиком. Бывало, вернутся бойцы с утомительного марша, все устанут, выбеленные на солнце гимнастерки хоть выжимай, а Дмитрий только ухмыляется да подбадривает:
— Ничего, ребятки, не унывай, крепче сон будет. Вспомните, что Суворов говорил: «Тяжело в учении — легко в бою».
Щапов быстро и сноровисто переползал по-пластунски, хорошо знал материальную часть оружия, был отличным стрелком. Командир роты всегда ставил его в число лучших. Глядя на него, я часто думал: «Вот с кого надо брать пример! Настоящий коммунист. Правильный человек. Такой в бою не сдрейфит».
Обо мне Щапов отозвался однажды так:
— Здорово получается! Беспартийный красноармеец, но вместе с партией работает. Одно дело делает. Очень хорошо.
* * *
В разгаре лето сорок второго года. Тревожные приходят сводки. Вооруженные до зубов фашистские полчища рвутся на восток, подходят к Сталинграду. Когда же остановят их?
Родина-мать! Сколько раз за твою многовековую историю злые недруги терзали тебя, испепеляли огнем твои города и села, в полон брали твоих сынов и дочерей. Помнишь ты и лютые татарские орды, и немецких псов-рыцарей, и наполеоновское нашествие. Трудно приходилось тебе в кровавое лихолетье, ох как трудно! Но ты не сдавалась, не становилась на колени, не просила пощады. Сурово расправлялась ты с каждым, кто пытался завоевать тебя, поработить твой народ. Побьем и фашистское чудище, выгоним прочь гитлеровские полчища с нашей земли.
Каждое утро мы наперебой спрашиваем политрука роты старшего политрука Солдатенкова, что там на фронте? Но, глядя на его строгое, сосредоточенное лицо, на чересчур спокойные, медлительные движения руки, достающей из планшетки вчетверо сложенный лист, наперед знаем, что новости неважные.
У политрука своя особая манера читать сводку Советского информбюро. Прочтет одну строчку, другую, а потом прокомментирует.
Как теперь, помню его глуховатый, чуть с хрипотцой голос:
— «Наши войска оставили ряд населенных пунктов, отошли на новые оборонительные рубежи». — И комментирует: — А рубежи эти для немцев — могила. И возят они с собой целый похоронный реквизит: гробы, деревянные кресты. Каждого фашиста Гитлер обязательно наградит крестом. Кому железный, кому деревянный.
На лицах ребят появились улыбки.
— «Гитлеровцы хотят любой ценой захватить Сталинград», — продолжал читать политрук. И тут же добавлял: — На Москве фюрер обжегся, не видать бесноватому и Сталинграда как своих ушей.
За время формирования дивизия, как снежный ком, обрастала, людьми, пополнялась вооружением, боеприпасами.
Поговаривают, что нас скоро отправят на передовую. Куда — неизвестно. Пока же мы совершаем ночные марши по азимуту, ползаем по-пластунски, учимся меткой стрельбе. С нами занимается командир взвода младший лейтенант Волобуев. Нередко и сам командир роты. Поздно вечером возвращаемся в свою «казарму» и, наскоро перекусив «шрапнельной» похлебки, засыпаем мертвым сном.
Нужно признаться, учимся мы без большого желания. Некоторые открыто ворчат: «Лучше бы отдохнуть в тылу, чем бесцельно ползать по грязи. На фронте научимся». Прошло не так много времени, и мы убедились, насколько правильно поступал командир, властно пресекая наше нытье. Страшно подумать, что произошло бы, выйди мы на поле боя неподготовленными. Перестрелял бы нас опытный противник, как куропаток.
Стоят безоблачные летние дни. В короткие минуты перекура растягиваемся на мягкой прохладной траве где-нибудь под кустом. Солнце палит зверски. Небо знойное, белесое и, кажется, само пышет жаром. В духовитом разнотравье неистово звенят кузнечики, неуемные пчелы хлопотливо перелетают с цветка на цветок. И думается, что в мире нет ни грохота войны, ни увечий, ни смерти.
Леша Давыдин мечтательно вздыхает:
— Эх, паря, помахать бы сейчас литовочкой. В колхозе самый покос. Размахнешься — ж-ж-жик! А трава как пахнет...
— Жук земляной! Покосник! — ворчит Бархотенко. Этот хорошо сложенный черноволосый солдат ловок, строен, подтянут. Но вечно чем-то недоволен. — О фронте треба думать, а не о траве. И якого биса мы сидим здесь который месяц, нияк не разумию. Робим разные артикулы с ружьем. Вперед — коли, назад — коли. От кавалерии закройся... Там люди кровь проливают, а мы, як сычи, сидим. В солдатики играем. Надоело!
Перед тем как попасть в разведку, Бардотенко находился в стрелковом полку, а теперь, став разведчиком, спит и видит, как поползет в тыл к фашистам.
Глаза Давыдина щурятся от улыбки.
— Ты, Петро, — советует он, — напиши рапорт комдиву. Так, мол, и так. Разведчик я храбрый, и нет у меня никакого желания в тылу кантоваться. Хочу совершать подвиги. Уважьте мою просьбу и пошлите досрочно на передовую. И завтра, увидишь, пришлют самолет за тобой.
Солдаты хохочут.
К нам подходит Ягодкин, тоненький, невысокий, но красивый боец, напоминающий подростка. Обмундирование на нем, начиная с вылинявшей гимнастерки и кончая кожаными сапогами, ладно пригнано, словно шито по мерке. Из-под небрежно заломленной набок пилотки выглядывает золотистый чуб. Ягодкин успел побывать на передовой, с месяц «отбухал» в полковой разведке и с тех пор начал выказывать полное пренебрежение к солдатам-пехотинцам.
— Не слушай их, Бархотенко, — говорит он, садясь на траву. — Пускай себе смеются. Увидим, какие на фронте будут. Кое-кому нравится здесь сидеть. Ползают до седьмого пота, а попадут на передовую — первая пуля им.
— Теперь, паря, не знаешь, кого первого за упокой поминать, — спокойно возражает Давыдин. — А тебе, Ягодкин, напрямик скажу, кого пуля сразу находит — вертлявых да шалопутных.
Спокойный и уравновешенный Давыдин явно недолюбливает хвастливого и самоуверенного Ягодкина. Тот же считает Давыдина простоватым и недалеким, хотя Алексей числится на хорошем счету в роте, и лейтенант нередко ставит его в пример другим.
— А тебе какое дело, вертлявый или не вертлявый? — дерзко вскинул брови Ягодкин. — Лучше на себя взгляни. Облом сибирский. Впору вместо пожарной каланчи поставить. Ты одно запомни, что Юрий Ягодкин призвание имеет к разведке, талант у него к ней сызмальства. Скажем, туговато у нас с харчами...
— Не спорю. В этом деле смекалки у тебя хоть отбавляй. Харч ты всегда достанешь, — спокойно произнес Давыдин.
Позади нас слышится глуховатый голос:
— Интеграл икс в степени эм бэ икс равен...
Оглядываемся: растянувшись на траве, Кезин колдует над своими задачами. Правой рукой он чертит в воздухе какие-то замысловатые знаки. Мы еле удерживаемся от смеха.
— Попадем на передовую, «академик» наш теоремы будет немцам доказывать, — говорит Ягодкин.
Раздается дружный смех. Приподняв голову, Кезин растерянно оглядывается, не понимая, в чем дело.
Новички тянутся к Ягодкину. Бархотенко подражает ему во всем. Даже пилотку начал носить по- ягодкински, набекрень. Командир отделения старший сержант Дорохин сделал ему замечание. Бархотенко
