Нашкодили — и давай громоздить вокруг себя бастионы…
Накинув меховую безрукавку, он выскочил из дому, под серовато — синее бледное небо, сыпавшее невесомый колючий снег. Уцелевшие листки на березах были мохнаты от инея, лужи отсвечивали застывшим глянцем. Сай не смог бы сейчас сказать, кто вызывает у него большую ярость: эта прекраснодушная дура, позволившая сделать из себя родильный агрегат, взбесившиеся бабы, от которых сбежали любовники, бессильный Совет Координаторов, не могущий объединить Землю против сумасшедшей идеи межзвездного матриархата… или мировой кибернетический слюнтяй, под крылышком у коего можно безнаказанно отнимать чужих возлюбленных!..
Лихорадочно прошагав сотню метров по звонкой замерзшей тропе, Сай остановился перед знакомым оврагом, где летом нередко прятались маслята. Нет, все же накрепко был он обучен в ашраме. Заграждая путь неистовству, мерно прозвучали слова Дхаммапады:[21] «Не думай легкомысленно о зле: «Оно не придет ко мне». Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Глупый наполняется злом, даже понемногу накапливая его».
…Что это?
Нарастающий дробный перестук, точно дружная стая дятлов барабанит по заиндевелым стволам, точно хлынул среди зимы крупный дождь или посыпались спелые яблоки.
Спрыгнув в овраг, Сай достал из — под корней то, тщательно завернутое, что еще несколько дней назад втайне от Ханки заказал Распределителю.
Ага, такого угощения вы не ожидаете! Оп подкинул на ладонях увесистый десантный парализатор. Пальцы правой руки сами пристроились на рифленой рукояти, — до чего же удобно! — пальцы левой охватили снизу круглый массивный ствол.
Внезапно он, воспитанник ашрама, с детства усвоивший правила ахимсы,[22] почувствовал себя храбрым и уверенным, как никогда в жизни. Неведомый доселе азарт овладел Саем. Оружие, будучи взятым в руки, требовало, чтобы его применили, оно жило, оно командовало человеком; Сай ощутил колдовскую власть приросшего к пальцам парализатора…
Отбрасывая в сторону ноги, галопом выстелился из — за поворота храпящий жеребец, низко пригнулась к гриве коренастая всадница, волосы крыльями взмахивали у нее за спиной… Чтобы не успеть передумать, Сай отбежал за дерево и толчком вскинул ствол. Удар луча пришелся по передним ногам коня, Аннемари кувырком полетела на дорогу. Жеребец истошно ржал и бился, лежа на боку. Амазонки, скакавшие за своей предводительницей, рассыпались полукольцом, взлетели из — под копыт белые комья, и мертвящим дуновением ожег щеку Сая прошедший рядом луч.
Будто оглохнув и ослепнув, с разогнанным на износ сердцем, Сай Мон покатился в овраг. Больно ушиб локоть, набрал снегу за шиворот… Всеблагий Кришна, да какой же он боец?! Тоже мне, нашелся защитник семейной части… Сейчас окружат, прицелятся с высоты седел… о, как страшны женские глаза, когда нет в них ласки!., и останется он здесь, среди мерзлых корней, беспомощный, окоченевший, пока они не увезут Ханку.
Дрожа всем телом, Сай Мон приказал Великому Помощнику оградить овраг времяслоем, преградой, непреодолимой ни для каких предметов и энергий… А если они поступят так же, только двинут свой времяслой таранящим клином, на аннигиляцию?! Нет — не теряя ни секунды, надо раздвинуть круговую защиту во все стороны… оттеснить, отбросить врагов… вон из лесу, вон, вон! Невозможно…
…их совокупный импульс сильнее…
…связаться с родом Осмо?..
…собрать воедино сотню воль и ударить!..
В следующее мгновение Сай Мон понял, что он начинает войну.
Он с ужасом велел Помощнику снять времяслой, уже волокнистым выгибом размывавший колоннаду леса а силуэты всадниц.
Да, они были близко, съезжавшиеся к оврагу с парализаторами на сгибах локтей; но еще ближе стояла Ханка, стояла посреди дороги в своем старом брезентовом комбинезоне с воронеными застежками, держа на руках закутанного Каспара.
Сай отшвырнул оружие — черная блестящая штуковина исчезла, не коснувшись земли. Поднялся во весь рост, отряхнул одежду.
Ханка ничего не сказала ему; только, опустив ресницы, придала своему лицу то умиротворенно — нежное выражение, что служило знаком их любви, еще когда любовь была тайной. И — пружинисто зашагала навстречу мрачной, с окровавленной щекой Аннемари.
Ускакали всадницы, забрав Ханку, замерли раскаты дробного стука. Строгая печаль водворилась в лесу, как на древнем кладбище с белыми мраморными надгробиями, с черными скорбными ангелами. «Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине, если в нее проникнуть, не найдется такого места на земле, где бы живущий избавился от последствий злых дел».
12
Я все — таки не мог не думать о Гите, видеть ее хотелось бешено. В последнее время у меня было много забот по Большому Дому — я ведь перед этим на полгода отбился от рук, пропадал с Гитой, в делах домашних не участвовал. Пришлось и со скотом повозиться на молочной ферме, и помочь сыроварам, и семена к весеннему севу рассортировать по биоактивности… В общем, вертелся, как заведенный. И вдруг ночью подкатило под глотку, обдало жаром… Вспомнились руки ее прохладные на шее, гладкие бедра, горячий живот… Наутро, не спросясь у старших, я мотнулся к границе общины. Засел на высоком склоне и смотрел, как они вертятся на конях вокруг своего зеленого, будто старая бронза, трехбашенного корабля. Там была изрядная суматоха: по воздуху потоками плыли и скрывались в трюме обезвешенные грузы. Амазонки готовились взлетать.
Меня словно разбудил кто — то, облив ледяной водой. Через минуту я уже стоял под холмом в низинке, где прошлым летом учил Гиту различать пижму, тысячелистник, горечавку и другие растения из прадедовского лечебного травника. Три зеленые башни падали и никак не могли упасть на фоне сплошных плывущих облаков. Я чувствовал: встань сейчас передо мной моя любовная наставница, дерзко выпятив грудь, прищурив шальные кошачьи глаза, и прикажи следовать за собой на корабль — побегу, не задумавшись! Потом стал гнать от себя соблазнительное видение — черт их знает, как у них там с биосвязью, еще почуют, что я здесь, что с ума схожу по Бригите, и доложат ей, и явится во плоти, и… Да нет, вряд ли. Она уже вместе со всеми там, за броней.
Немного успокоившись, — хотя бы тем, что события необратимы, — я вернулся на склон, в свою снежную ямку, чтобы лучше видеть взлет.
Скоро башни как бы заколебались, ореол сразу пошел яркий, фиолетово — белый. Спешный был старт, натужный, словно пилот рвал жилы, убегая от Земли — не поймали бы, не остановили!.. Я ожидал увидеть, как бронзовая громада войдет в десинхрон: планета фактически окажется в ином времени, а значит, — в другой точке своей орбиты относительно корабля. Это выглядит, как обращение в туманный силуэт, в белесую тень, в ничто.
Но десинхрон не состоялся. Ореол поиграл сполохами, на километр испарил снега и погас. Зеленые купола вновь обрели четкость. Неужели передумали амазонки, и я впрямь смогу… пусть не сегодня, не завтра, но когда — нибудь обнять Гиту?!
Нет, здесь было нечто другое… Следя за кораблем, я потерял из виду небо. А с небом творилось непостижимое. Облака, доселе мирно ползшие своим путем, точно Ишпулатовы супердирижабли, вдруг закрутились кипящей воронкой, и жадный этот конус, стократ превосходивший любые смерчи, опускался прямо на «Орлеанскую деву». Небо прижимало корабль к затянутой паром равнине. Воздух стал мутен, меня накрыла волна сырого тепла и гнилостного запаха. Испугавшись за Гиту, быть может, хрипевшую под внезапной тяжестью у себя в каюте, я чуть было не бросился туда — встать рядом, своими руками отжать облачный пресс… Я даже взмолился к Великому Помощнику, но, конечно, тщетно: кто же, кроме него, мог прогибать пространство, удерживая на старте самый мощный в истории звездолет? И задание Помощнику, безусловно, давала совокупная воля посильнее воли тысячи амазонок.
