Да, Наш Великий Государь на все вокруг взирал единообразно, и извлекаемая им суть в чистом виде сводилась к эффективности. Школа? Обязана поставлять налогоплательщиков, чтобы уменьшался государственный долг; должна формировать (читай: форматировать) подмастерьев, рабочих, служащих, продавцов и инженеров. Он об этом объявил еще до вступления на царство. Во всеуслышание: «Всякий имеет право заниматься старинной словесностью, но у государства не хватит денег долго оплачивать людей, которым взбрело в голову напитываться чистой премудростью». Последнее меняло всю предыдущую направленность образования с Античности до наших дней: отныне всякий, кто учится уму-разуму у Сенеки и Платона, попадает в разряд пустых мечтателей, нуждающихся в опеке, он бесполезен, ибо нам нужны крепкие работники, нетребовательные по части зарплаты, вежливые, исполнительные, несклонные зариться на журавля в небе, ведь Его Величество позаботится обо всем за них, что обеспечит большой выигрыш во времени… и деньгах. От кого не будет отдачи, тем суждено погибнуть, последнее касалось и университетов, где Наш Повелитель решил также произвести обрезку сухих ветвей: упразднить все расплывчатое, не сулящее немедленной выгоды и конкретных результатов. Пора привлечь туда частный капитал, доступный контролю фирм, которые смогут черпать оттуда новые кадры. Так окрепнет дух соревнования, конкурирующие заведения дадут на выходе более впечатляющие и дорогие дипломы; ведь ежели студент платит за долговременное обучение из собственного кармана, он будет усерднее стремиться к успеху, а малоимущим придется ограничиться кратковременными курсами, отчего в аудиториях станет только просторнее и удобнее.
Итак, после щедрого подарка — от лица Императора и фискальной службы — тем, кому более других повезло в жизни, Наш Чадолюбивый Венценосец стал думать, как пополнить казну, похудевшую на много миллиардов. А поскольку от культуры его мутило, драма, танец, опера и прочий высокохудожественный вздор пробуждали в нем лишь тягу к пешим прогулкам, он приказал урезать денежную и административную помощь людишкам, привыкшим жить за счет добренького государства. Император возжаждал результативности и в этой области, отдал полное преимущество спросу над предложением и потребовал, чтобы творчество отвечало ожиданиям публики. Если же кто-нибудь возражал ему, что история знает немало пьес, книг, фильмов, поначалу встреченных холодно, подчас освистанных, а потом сделавшихся классикой, что даже такие люди, как мсье Лафонтен и мсье Мольер, получали немалые суммы от Людовика XIV, Его Величество отвечал, мол, ему наплевать на благодеяния Людовика, а вот его приятель мсье Клавье нравится широким массам без того, чтобы казне приходилось ему приплачивать, и в подобных вливаниях не нуждались для своих выступлений ни мсье Масиас, ни мадам Лин Рено. Да, на это ответить нечего. Отныне и впредь культура будет производить товар, годный для продажи, да неплохо бы выбросить на рынок и кое-что из музеев, если найдутся выгодные покупатели. А вот государственные субсидии начнут распределять в прямой зависимости от посещаемости кинозалов и театров, все прочее будет напрямую зависеть от выручки билетных касс, и спорить здесь нечего.
В первые месяцы нового царствования, да и едва ли не впервые за столетие литературная жизнь, как всегда, замирающая на лето, к осени не возродилась, не произошло открытия нашего литературного сезона, которому завидовали в целом свете, когда все с жаром обсуждали качество новых романов из обильного годового урожая. Одной своею тенью Наш Государь накрыл все это кишение. На книжных витринах расцветали только книги о политике — брошюры, монографии, мемуары, разоблачения, слухи, прославления Императорской четы содержанием и стилем тщились конкурировать с газетами, последние же, стремясь увеличить тиражи, публиковали в основном портреты Нашего Монарха и его царственной супруги, даже если та улыбалась принужденно, отводя от камеры туманный взор блекнущих от скуки очей. Мощный антикультурный сирокко задул над градами и весями отечества, предвещая наступление свирепой засухи.
Стоило Его Величеству обновить свой имидж, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, это изменение воспроизводилось на множестве снимков, обсуждалось, анализировалось и становилось притчей во языцех. Так, однажды, выступая перед своим воинством, ряды коего надлежало теснее сплотить, Наш Воодушевленный Предводитель обнародовал то, что позднее назовут «Сказанием о зеленом горошке». Уподобив своих приверженцев тесно спрессованному содержимому консервной банки, неотличимо схожим по размеру, форме, вкусу и консистенции семенам этого овоща, он таким необычным образом восславил многообразие, одновременно защищая свою затею с перебежчиками, отличие каковых заключалось в том, что они внесли смятение в ряды былых союзников. Этот сюжет он повторил в речи перед простыми служащими и высшими чинами Судебного ведомства во время интронизации баронессы д’Ати в ее министерстве — здесь он имел в виду те же парадные униформы или темные деловые костюмы, однотипные галстуки и животики, ту же розоватую гиперемию кожи и прическу (четкого рисунка, но без вызова), одно на всех сосредоточенное выражение лица, в то время как баронесса выделялась среди общей густой массы возрастом, лексиконом и белизной зубов. Если такой спич вывернуть наизнанку, воспевание разнообразия оборачивалось восхвалением порядка: зеленый горошек никогда не проходил по ведомству бунтов, ибо субстанция, плотно, по-казарменному умятая в емкость под приваренной крышкой, не способна пучиться… При всем том — что выглядело несколько парадоксально в сочетании с текстом «Сказания» и сопровождающим его подробным разъяснением — в обоих случаях Его Величество венчал свою речь хвалами дисциплине.
«Результатов! Результатов!» — этот воинский клич воздействует только на покладистых и гибкоспинных подданных. Помнится, еще до восшествия на трон, в те времена, когда он командовал полицией, Наш Лидер оглашал округу подобными возгласами, адресованными в ту пору лишь самому себе. Теперь, неумолимо взбадривая тем же манером подчиненных, он воздвиг на берегу Ла-Манша кольцо увенчанных колючей проволокой стен вокруг ангаров, набитых подпольными эмигрантами, мечтавшими об английский берегах, где они надеялись встретиться с родней и обрести работу, такая уж легенда жила в их несчастных головах. Но как только стены замкнулись, лагерь беженцев уже ни для кого не существовал. «Результатов! Результатов!» Его Величество прямо лучился счастьем, что до последствий этой затеи, он не имел ни малейшей охоты их взвешивать. Великий тактик, он был не слишком силен в стратегии, иными словами, за мимолетными победами не тщился прозревать долговременные итоги. А подпольные эмигранты и в новое время продолжали прибывать на берега Ла-Манша; между Кале и Шербуром скопилось, еще тщательнее прячась от властей, множество мелких групп; там были люди, мечтавшие, конечно, об Англии, но пока они теснились в фанерных и жестяных бараках, больные, неухоженные, опасно обозленные и вороватые. Они брали приступом грузовики, отвозившие в Альбион контейнеры с товаром, проламывали их борта, пытаясь проникнуть внутрь и затаиться. Таможенники по ночам с фонарями в руках охотились на них, как на кроликов, а дальнобойщики выслеживали их с ружьями и отстреливали. А как избавиться от уже пойманных бродяг, говоривших на непонятных языках? Тут предлагалось много способов, но ни одного толкового. Курдов и иракцев, например, просто нельзя было отправить восвояси, в воюющую страну: закон не позволял. Как и болгар с румынами, ведь они теперь такие же европейцы, с ними надо поделикатнее.
«Результатов!» Его Величество, невзирая ни на что, упорствовал и множил карательные акции. «Результатов!» — клич был все тот же. Наш Неумолимый Повелитель приказал своим службам отточить эту же методику в департаменте, кишевшем бродягами. Полицейские по возвращении с каждого рейда были там отныне обязаны заполнять бланки, похожие на школьные опросники, без чего их лишали премии, как два века назад на американском Диком Западе; он разработал даже прейскурант оплаты, постовые вовсе забросили лихачей, за которых давалось только одно очко, и переключились на подпольных эмигрантов, приносивших им сразу четыре, благо это легче легкого — хорошенько приглядевшись, выуживать из толпы каждого, кто смахивал на уроженца Мали или Туниса. А если это был в придачу какой-нибудь юный злоумышленник, застигнутый при поджоге мусора в баке или обламывании ветки с кустика, то за него давали целых двадцать очков. Главное тут — не упустить верняк.
В конце концов величайшая, не имеющая пределов уверенность в себе позволила Его Величеству внести завершающие штрихи в великолепное — иного слова не подобрать! — широкими мазками набросанное полотно. Благодаря подобным охранительным мерам иностранцам было позволено жить у нас не иначе как в постоянном страхе, содрогаясь от всякого шороха на лестнице, от малейшего неприязненного взгляда или плохо расслышанного слова. Всех их обуял такой ужас, что одна китаянка сиганула в окно и, пробив собою полотняный навес лавчонки внизу, разбилась о мостовую, хотя могла себя упрекнуть только в национальной принадлежности. Если иностранные служащие крупных международных
