себя сном, хотя ее благоверный и это считал пустой потерей времени. Императрица пользовалась выпавшими ей полномочиями, чтобы отдалить самых верных его приспешников, не выказавших лично ей должного почтения, что не могло однажды не вызвать бурю, и тут она на целый год убежала с каким-то хлыщом, но к моменту коронации все же вернулась, дабы разделить с супругом надлежащие почести.
В тот вожделенный день, когда на вплавленном в асфальт гравии перед парадным крыльцом Дворца развернули красную ковровую дорожку, Императрица вступила на нее с целым выводком чад: со своими дочерьми и с его сыновьями, причем у всех четверых — длинные волосы цвета соломы, словно они отштампованы по трафарету, а десятилетний дофин Людовик, забавный в своем франтоватом галстуке и блейзере с вышитым гербом, был словно создан специально, чтобы растрогать публику и показать, что новый суверен моложе и современнее ушедшего. Это был день упоительного блаженства для обоих супругов. Его Величество ворковал с высшими должностными лицами, горнистами-оркестрантами и придворными, что теснились вокруг него в чаянии вымолить себе толику желанных благ. Каждое лицо напоминало Владыке о былых заботах, интригах, о поте, пролитом в трудах по умножению достояний, о силе тайных сговоров, о ловкости, нужной, чтобы самому продержаться, а прочих столкнуть с дороги, о всяческого рода средствах, пущенных в ход ради этого. Увы, среди всех этих званых, столпившихся здесь, избранных было мало.
Возложив в темпе ипподромного забега несколько охапок венков и в том же ритме отбарабанив пару-тройку благородных речей, чтоб присоседиться к славным героям старины вроде основателя династии Карла Великого, на которого он столь мало походил, но все же удостоил его особого короткого спича, Наше Красноречивое Величество в том же темпе «presto» упорхнул в Германию. Вопреки своему желанию продемонстрировать полный разрыв со старым порядком, он стал делать то же, что и предшественники. Увидев его рядом с рейхсфюрершей Меркель, которую он любезно похлопывал по спине, многие вспомнили о былых знаменитых дуэтах господ де Голля и Аденауэра, Жискара и Шмидта, Миттерана и Коля, Ширака и Шредера…
Не оставляя попечения о том, как бы покончить с прежними обычаями, Императрица озаботилась изготовлением официального портрета, наняв для этого специалиста по рекламе старлеток, призванного подпустить новизны. Но нет! И тут сказались былые традиции: Государь позировал перед тем же книжным шкафом, как до него король Миттеран, сидевший с книгой мсье де Монтеня в руках. Только Его Величество обошелся без книги, поскольку не имел понятия, как такое держать. Поистине, вот первый из наших властителей, царственно презревший литературную ипостась монархизма: тот отсвет славы, что доставался в удел всем нашим Повелителям, начиная с Мак-Магона, известного своей полнейшей безмозглостью. Больше того — король Галлии (известный как «Мсье де Голль»), когда писал свои речи-заклинания, в подражание маркизу де Саду выдерживал их пассажи в трехдольном ритме, король Помпиду опубликовал вполне пригодную для школ антологию французской поэзии, король Жискар почитал шикарным свое почтение к Мопассану и сочинил весьма бойкие «Мемуары», король Миттеран позволял фотокорреспондентам подлавливать себя в кресле какого-нибудь самолета или вертолета за прилежным чтением господ Шардонна и Жюля Ренара, а еще любил поглаживать старинные томики в переплетах из телячьей кожи… Даже король Ширак, избравший для себя личину неуча, этакого главного старшины, знал, что есть сорок веков китайской истории, а в пору нежной юности переводил русские романы в перерывах между посещениями Музея азиатских искусств.
Наш же Блистательный Правитель не утруждал мозги вовсе. Во время его Французской кампании, приведшей к завоеванию верховной власти, некий злостный репортеришко все норовил выспросить у него, чем шииты отличаются от суннитов и откуда пошла вся эта ближневосточная неразбериха и междоусобица. Его Величество не соизволил дать ясный ответ, ибо думал, что иранцы — те же арабы и ничем от прочих арабов не отличаются. Никто не осмелился приоткрыть ему истину. А все почему? Да потому, что Его Величество предпочитал заменять глупую эрудицию быстротой словоговорения. «Уж я-то не интеллектуал», — любил повторять Наш Целеустремленный Предводитель, в чьих глазах загроможденные всякой всячиной мозги не стоили ломаной медяшки. Решения должны были проворно следовать одно за другим или, того лучше, даже не сами решения, а их зыбкие прообразы.
Николя I с ранней юности усвоил, в чем сила рекламы. Здесь сказалось влияние его отца: как ни мало он пестовал свое чадо, а кое-чему научил, ибо главным его занятием было обновление поблекшей образной позолоты: как, например, обеспечить продажу мыла марки «Мое Мыло» или швейных машинок «Зингер». Однажды и его сынишка вложил свою лепту в рекламное производство: ну да, это он сам, Наш Государь, заделался тем белокурым малышом, что улыбается подданным с пачек стирального порошка «Бонус».
А ведь надо было еще покрасоваться этаким павлином среди сильных мира сего, чтобы признали за равного. И императорская чета, вспомнив об уроках рекламной кампании «Бонуса», триумфально проследовала к одной из вершин, где обитали главные властители мира сего, в замок Гоген-Луковых. Там они о чем-то полопотали среди своих — никто так и не узнал, о чем, собственно: достаточно было просто скорчить хорошую мину и во имя народного умиротворения появиться вместе с улыбками на устах. Наша долговязая Императрица специально надевала балетки, чтобы на любительских и официальных фото не возвышаться над супругом, ходившим в обуви с такими же каблуками; как у Людовика XIV, и по той же причине. Речные раки с приправами из диких трав, кабан под соусом — важные особы приглашали друг друга провести у них отпуск, скучая за столом меж остывающих блюд.
Чтобы сделаться наконец Великим среди Великих, Наш Возлюбленный Лидер сумел отвести в сторонку царя Владимира, о котором некогда наговорил много ужасных слов; теперь же он дошел в изъявлениях приязни до того, что протянул ему мобильник, чтобы славянский венценосец разобрал три словечка, которые пролепетал вдали дофин Людовик, — это дало репортерам сюжет для хорошенькой фотографии в «семейном» стиле. Потом он застиг англичанина, сэра Тони, улучив момент, когда тот присел в одиночестве на скамейку погреться на солнышке, и все увидели, как эти двое о чем-то увлеченно побеседовали. Таким образом Его Величество разом вырос в глазах света: становление Царственного Имиджа состоялось.
ГЛАВА II
Расположившись в тяжелых позолоченных креслах Дворца, Его Величество внял брюзжанию Императрицы, которая нашла новое жилище слишком тесным, и предпринял работы, необходимые для размещения там полноценного многодетного семейства — разумеется, своего, — насчитывавшего не менее пяти молодых победоносных особей (молодость — вот ключевое слово нового порядка!). Окидывая свой просторный кабинет удрученным взором, словно то была лавка старьевщика с пружинными часами, кариатидами у каминной плиты, гирляндами и ампирными лампами, не дающими света, Наше Прогрессивное Величество принялся вздыхать: «Как все это далеко от современности, но с нынешнего дня только от меня зависит… зависит… от меня…» — впрочем, воздыхания были непродолжительны, как недолго длилось все, к Монарху относящееся, и нам никогда не узнать, возжелал ли он заменить канапе на шезлонги или все перелопатить в конференц-зале, превратив его в физкультурный, для бодибилдинга, — но ясно, что он хотел утвердить собственный стиль, выгодно отличавшийся от вкусов низложенного им короля Ширака: тот ограничился украшением кабинета тамтамами и деревянными статуэтками, привезенными из Бенина.
Для начала Его Величество припас сильный ход — с момента воцарения он заговорил только от своего имени, подчеркнув это ослепительной по яркости формулировкой: «Народ меня избрал, чтобы я занялся всем, и я намерен с этим всем что-нибудь сделать». С чем конкретно и что именно будет совершено, правда, не уточнялось, но за исполнение столь обширной задачи Государь взялся безотлагательно, заботясь об обновлении вещей и слов, с оными предметами связанных. Наше Пламенное
