прежнему на месте. Но странно, какое-то непонятное отчуждение было между ним и приборной доской — этим до последней мелочи памятным царством шкал, стрелок, сигнальных «глазков».
Сейчас все застыло «на нулях», неподвижно, хмуро. А тогда?..
Он закрыл глаза и представил себе последний полет. Словно по волшебству, ожили приборы. Скорость. Крен. Высота…
Пальцы сжали ручку управления и привычно потянули чуть на себя. Он «летел»… Бережно, заботливо принял «пятый океан» стремительную машину. Она жила в небе, в этом бескрайнем просторе — вотчине сильных, смелых, гордых и свободных людей-птиц. Но…
Того самолета сейчас нет. Вернее, нет того экземпляра. Он свое дело сделал. Есть другие — отлаженные, опробованные. Они уже не подведут, потому что испытатель поставил свою подпись в их летном паспорте.
Георгий открыл глаза и осмотрелся вокруг. Все на месте, будто не было того отчуждения, будто никогда не расставался он с кабиной самолета. Он снова придет сюда, обязательно придет! Наденет гермошлем, защелкнет замок фонаря кабины и запросит по радио руководителя полетов:
— Разрешите взлет?
Сердце стучало. Ему тесно в груди. В него снова, как много лет назад, вошла мечта. Скорее не вошла, а ворвалась, властно захватила, увлекла навстречу ни с чем не сравнимому счастью полета.
Нет, он не может без неба!
Дважды рожденный
Огромный, раскаленный докрасна диск солнца висел прямо над головой, и его беспощадные лучи проникали сквозь сомкнутые веки, словно иглы пронизывали насквозь каждую клеточку организма. Острая, жгучая боль волнами перекатывалась по всему телу. Надо было бежать, чтобы укрыться от испепеляющего зноя. Но куда? Как?..
Человек не двинулся с места. Он мучительно вспоминал о чем-то, без чего нельзя было сделать ни шага, и никак не мог собраться с мыслями. Перед ним чередой проплывали какие-то неясные, неуловимые образы, какие-то обрывки воспоминаний, а главного, жизненно важного, все не было.
Черт возьми, но откуда же это громадное солнце? Кажется, уже полнеба полыхает огнем.
Небо? Да, именно небо! Вот в чем выход… Где-то должна быть его прохлада, его необозримая синь, в которой ночью мерцают яркие чистые звезды, а днем айсбергами скользят белоснежные облака.
Теперь человек знал, что надо делать.
— Лететь! — крикнул он во весь голос.
И в ту же секунду погасло солнце…
Молоденькая медицинская сестра от неожиданности вздрогнула и уронила на пол красочный журнал мод. Может быть, она ослышалась? Ей показалось, что больной, который вот уже много дней лежал неподвижный и безмолвный, произнес какое-то слово. Девушка склонилась над изголовьем кровати. На лицо больного упала тень, еще резче обозначив скорбные складки в уголках губ, глубокую синеву под глазами, туго обтянутые пергаментной кожей скулы.
Снова вздрогнули, разжались слипшиеся губы неподвижного человека.
— Лететь… — свистящим шепотом повторил он.
Сестра испуганно отпрянула назад. Бред? Конечно! Что может связывать сейчас с небом этого человека, этого… бывшего летчика, с которым оно обошлось так жестоко? Можно ли ему любить такое небо? Имеет ли он право даже вспоминать о нем без содрогания?
Сестра смотрела на летчика широко открытыми, полными сострадания глазами, но тот об этом ничего не знал.
Он летел…
…Ракетоподобная машина, словно стальной клинок, пронзила толстый слой облаков и вырвалась на сверкающий солнечный простор. Все вокруг было наполнено звенящим гулом могучих турбин. Подчиняясь воле летчика, реактивный самолет рвался в голубую высь, туда, где стратосфера незримо сомкнулась с ближним космосом.
Вот уже небо стало сине-фиолетовым, затем черным. А там, внизу, окутанная легкой сиреневатой дымкой, осталась родная земля, которая привыкла провожать и встречать своего крылатого сына. Сейчас она ждет. Именно здесь, в этом безграничном просторе, особенно остро ощущаешь, как она дорога. И разве не счастье ради нее идти на подвиг, как на работу, разве не родная земля давала силу, чтобы сделать порой невозможное возможным?
Так бывало много раз.
Но много еще не значит всегда…
За опасной чертой
Выстрела никто не услышал. Красная ракета бесшумно взвилась над аэродромом, оставляя за собой тающий след, прочертила в небе крутую дугу и погасла.
Такое бывало редко, и уж если бывало, то неспроста. Красная ракета принесла тревогу и настороженность. Полеты сразу же прекратились. В непривычной для аэродрома тишине было слышно, как под ветром полощется полосатый «колдун» на мачте да шумит движок радиостанции. На высокой ноте зловеще пропела сирена «санитарки». Минуту спустя промчалась пожарная машина. И снова тихо…
В то погожее сентябрьское утро он ушел в очередной испытательный полет. Ушел в свое небо — в любимый «пятый океан».
А несколько часов спустя санитарная машина мчалась по шумному городскому проспекту. Транспорта было много. Бесконечной вереницей тянулись грузовики, спешили куда-то легковые автомобили, гудели рейсовые автобусы. Тревожный пронзительный сигнал прижимал их к тротуару, заставлял останавливаться, пропускать вперед ту, что с красными крестами. А она перескакивала из ряда в ряд, летела против встречного движения. Шофер сигналил, настойчиво просил «зеленую улицу» — ведь в машине на брезентовых носилках лежал человек, которому нужна была самая срочная помощь.
— Скорее! Скорее! — торопил водителя сидящий рядом врач.
В клинической больнице, куда доставили пострадавшего, уже беглый осмотр показал всю серьезность положения. В регистрационном журнале появилась запись: «Мосолов Георгий Константинович. Год рождения — 1926. Профессия — летчик-испытатель. Диагноз — открытый перелом левого бедра, закрытый перелом костей правой голени, левого плеча. Тяжелая травма головы».
Больной впал в беспамятство. Медлить было нельзя. «Быть или не быть?» — так ставился вопрос. Медики сказали: «Быть!» Сказали осторожно, словно для того, чтобы самих себя подбодрить в начавшемся поистине героическом сражении за жизнь летчика. От его постели ни на минуту не отходили дежурные врачи и сестры. Температура. Пульс. Давление крови. Уколы…
Прошла ночь. К утру состояние больного резко ухудшилось, а на исходе следующего дня могучий организм, привыкший к перегрузкам и перепадам давления, к бешеному вращению штопора и тряске, стал сдавать. Все применяемые в таких случаях средства не помогали. И тогда в больницу срочно вызвали крупнейшего хирурга.
Заключение профессора было коротким и решительным, как обращение командира к бойцам перед боем. Требовалась неотложная, немедленная операция.
— Готовьте больного! — сказал профессор и ушел мыть руки.
Операция продолжалась несколько часов. Когда она была закончена, хирург тяжело опустился в кресло и закрыл глаза. Он сделал все, что мог. Теперь оставалось только одно — ждать…
Под утро к летчику ненадолго вернулось сознание. А затем — новый кризис. Вот-вот готова была
