— Это не так, Филипп, — немедленно возразила Одри. — Доктор Дюплан сказал, что приступ мог случиться в любой момент…
— Проклятье! — На смуглом лице Филиппа лежала печать — самоосуждения. — Не надо потчевать меня этой сентиментальной ерундой! Максимилиан сегодня очень расстроился… я никогда не видел, чтобы он так расстраивался из-за чего-то! А кто причинил ему эти страдания? Я! Я и мои «блестящие» идеи! — зло выкрикнул он.
Его темные глаза были полны боли и раскаяния. Он повернулся и, не произнеся ни слова, зашагал прочь, оставив Одри наедине с ее горькими размышлениями.
Она тяжело вздохнула. Ситуация настоятельно требовала от нее последовать за Филиппом и попытаться спокойно во всем разобраться. Уж стишком сурово он обвинял себя. Любого другого человека она бы ни за что не отпустила в таком состоянии, не попытавшись утешить. Но сейчас ей приходилось насильно удерживать себя от подобного шага.
Филипп, никогда и ни перед кем не раскрывавший своих истинных чувств, позволил им выплеснуться наружу. Через несколько часов он, возможно, взглянет на это по-другому и начнет презирать себя за минутную слабость. Ему наверняка будет неприятно, что Одри оказалась свидетелем того, как он на мгновение потерял самообладание. Филипп очень самолюбив. Ему вовсе не по душе, когда она лезет в его личную жизнь, и он вряд ли поблагодарит ее за вмешательство.
Филипп во всем стремился к совершенству. Он с самого начала затеял все это из добрых побуждений, непоколебимо веря, что фиктивная помолвка обрадует Максимилиана. Но все произошло вовсе не так, как он рассчитывал. Максимилиан был по-настоящему шокирован, сильно расстроился и с болью заявил своему крестнику, что не питает к нему особого доверия. Одного этого Филиппу наверняка было бы достаточно, а тут еще обморок…
Одри потихоньку вернулась в комнату старика, села рядом с кроватью и стала наблюдать за ним. Около трех ночи появилась Франсуаза, и в добрых глазах экономки было столько заботы и тепла, что Одри без слов уступила место у ложа больного.
Она медленно добрела до спальни, покинутой ею несколько часов назад, и, оказавшись там, начала расхаживать из угла в угол, не переставая задаваться вопросом, где может находиться Филипп. Неужели перебрался в одну из комнат для гостей? Судя по его состоянию, думала Одри, он вряд ли сразу отправился спать.
После некоторого колебания она покинула спальню и спустилась вниз. В элегантной гостиной, где несколькими часами раньше состоялся неприятный разговор Максимилиана и Филиппа, горел свет. Одри открыла дверь. Филипп полулежал в кресле. Кажется, он много выпил — полупустой графин с бренди стоял на столике рядом с ним. Филипп, крепко сжимая в руке бокал, попытался сфокусировать взгляд на Одри.
— А вот и лучший друг всех живущих на земле! — с трудом выговорил он.
Одри от всего сердца было жаль его. Ее так и подмывало сказать Филиппу, что он худший враг самому себе. Он не смог совладать с собой после того, что сегодня случилось, и старался утопить угрызения совести в алкоголе. А поскольку алкоголь действует угнетающе, Филипп только вес усугубляет.
— Вам завтра будет легче, если вы сейчас ляжете спать.
— Ишь ты добрая душа! Ну-ка ответь, как должен чувствовать себя человек, который был уверен, что все будет хорошо, а на самом деле ничего хорошего не вышло?
— А что должно было быть хорошо? — недоуменно спросила Одри.
— Ты говорила, что ложь — это всегда плохо. И оказалась права. Ты заявила, что я лучше тебя смогу лгать. Здесь ты ошиблась: оказавшись один на один с Максимилианом, я чуть все не испортил…
— Вы просто оказались не готовы к его осуждению.
— К осуждению? Да он теперь просто ненавидит меня!
Одри опустилась рядом с Филиппом на колени и участливо посмотрела на него ясными голубыми глазами.
— Вовсе нет. Это была буря в стакане воды, но вы отнеслись к ней слишком серьезно. Максимилиан растерялся… сцену в спальне вряд ли назовешь удачной, а потом, вместо того чтобы объяснить ему, вы наверняка начали задаваться… — Одри мягко забрала у него бокал и коснулась пальцами его руки. — Филипп, посмотрите на ситуацию под иным углом. Вы чувствуете себя по-настоящему несчастным…
— Виноватым! — резко поправил Филипп.
— Но ведь когда мы сюда приехали, вы думали, что Максимилиан умирает. Теперь вы знаете: есть твердая надежда на его выздоровление.
— Верно… — Филипп нахмурился, еще не понимая, куда клонит Одри.
— Максимилиан, вероятно, сможет дожить до ста лет, — бодро продолжала она, — и, если вы станете избегать его, вам от этого будет только хуже.
— А вдруг мое присутствие снова расстроит его? — угрюмо возразил Филипп. — Мне лучше все-таки держаться от него подальше.
— И снова вы рассчитываете на самое плохое. Максимилиан любит вас, — увещевала Одри. — Он не столь наивен, как вы полагаете. Именно потому, что его крайне удивило известие о нашей помолвке, он и заподозрил вас…
— В бесчестных намерениях?
Одри медленно встала и призывно потянула его за руку.
— Что ты делаешь?
— Вам нужно лечь и поспать.
Филипп поднялся, его качало из стороны в сторону, и это вызвало у Одри улыбку. Филипп Мэлори выглядел сейчас простым смертным, не лишенным маленьких человеческих слабостей. На секунду невероятно длинные ресницы скрыли от Одри глаза Филиппа, но уже в следующее мгновение он по- мальчишески просто улыбнулся ей, и она почувствовала, как сердце ее сжимается.
— Ты такая добрая, что иногда мне от этого становится просто не по себе, — признался Филипп.
Улыбка исчезла с лица Одри.
— Я вас раздражаю.
— Нет, это скорее похоже на то, как если бы вдруг материализовалась моя совесть. Я начинаю к этому привыкать.
Когда они подошли к двери спальни, Одри спросила:
— Вам уже лучше?
— Не совсем.
— Вы просто хотели доставить Максимилиану радость. В ваших намерениях не было ничего дурного, — ласково начала уговаривать она Филиппа.
Взгляд его вдруг сделался холодным. Он медленно поднял руку и провел указательным пальцем по пухлым губам девушки. У Одри перехватило дыхание.
— Никогда не доверяй моим намерениям, — хрипло сказал Филипп. — Я всегда рассчитываю все до мельчайших деталей.
— Возможно, вы кое в чем просчитались…
Одри вдруг почувствовала, что не в состоянии сосредоточиться, глядя на его смуглое, с тонкими чертами лицо. Она не понимала, происходит ли это оттого, что ей не хочется расставаться с Филиппом, или потому, что он сильно сжал ее руку. Как бы там ни было, но окружающий мир вдруг перестал существовать, а все чувства Одри до крайности обострились. Она слышала каждый I свой вздох, ощущала каждый толчок пульсирующей с удвоенной силой крови…
— Мне что-то… что-то не по себе, — призналась она.
— Вряд ли на этот раз тебе страшно, — пробормотал Филипп, медленно склоняясь к ней.
Одри затаила дыхание, под пристальным взглядом его удивительных глаз способность связно мыслить вновь покинула ее. Когда их губы соединились в поцелуе, Одри почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Филипп сжал ее в объятиях и ногой захлопнул дверь спальни.
— Останься со мной… я не хочу быть один сегодня, — умоляюще прошептал он.
И снова стал целовать ее, жадно и страстно, отчего Одри окончательно перестала что-либо соображать. Каждый раз, когда Филипп собирался, как ей казалось, прервать поцелуй, она теснее
