являлись полновластными хозяевами.
Донцы привезли командованію Добровольческой арміи отъ штаба повстанцевъ важныя офиціальныя бумаги.
Около прибывшихъ давно уже образовался кругъ изъ толпы добровольцевъ.
У многихъ изъ этихъ людей въ Новочеркасскѣ, Ростовѣ, Таганрогѣ, по станицамъ и хуторамъ остались семьи. Всѣмъ хотѣлось хоть что-нибудь узнать о положеніи дѣлъ на Дону.
Пріѣхавшихъ засыпали вопросами.
Въ одномъ мѣстѣ добровольцы облѣпили со всѣхъ сторонъ крѣпкаго, средняго роста урядника-калмыка съ перевязанной бѣлымъ платкомъ щекой.
— Не знаете ли что-нибудь, станичникъ, о Новочеркасскѣ? Въ чьихъ онъ рукахъ? — несмѣло спросилъ Юрочка.
Калмыкъ оказался словоохотливъ, довольно интеллигентенъ, говорилъ по-русски хорошо, съ чуть замѣтнымъ, инороднымъ акцентомъ.
— Теперь не знаю, — отвѣтилъ онъ, хитро блеснувъ своими узкими, черными глазами на большомъ скуластомъ плоскомъ, почти безъ растительности, лицѣ. — Должно быть, большевикъ еще тамъ хозяйничаетъ. А въ мартѣ я тамъ былъ...
— Вы сами были? — переспрашивали со всѣхъ сторонъ.
— Да, самъ, — улыбаясь и показывая крупные, желтые зубы, отвѣтилъ разсказчикъ.
— Ну и что же тамъ?
— Московская улица вся начисто разорена... всѣ магазины разграблены... Я самъ проходилъ. Рѣдкій домъ уцѣлѣлъ. Памятникъ Платову противъ дворца взорвали, а на Ермака накинули желѣзныя цѣпи и стащили тракторами... Три или четыре трактора заразъ работало...
— Ахъ, проклятые! — вырвалось въ толпѣ. — Даже памятники помѣшали имъ. Вотъ гнусныя животныя... Ну и что же? Куда дѣвали Ермака?
— Куда-то стянули... въ балку... — посмѣиваясь, видимо, довольный своей ролью сенсаціоннаго разсказчика, мѣшая правду съ ложью, продолжалъ калмыкъ. — Въ февралѣ сперва тамъ былъ войсковой старшина Голубовъ съ красными казаками. И было ничего себѣ, спокойно. А когда явились матросы и красный Титаровскій полкъ, тутъ ужъ и пошло...
— Ну что же, что?
— Много офицеровъ и генераловъ разстрѣляли... страсть... А владыку вашего, архирея...
— Какого? Гермогена?
— Нѣтъ. Главнаго... стараго...
— Архіепископа Арсенія?
— Да, да. На Арсенія надѣли мѣшокъ, на голову шапку съ пятиконечной звѣздой и водили по улицамъ, били, плевали въ лицо...
— Ах-хъ, животныя! Ахъ скоты! Ну и что же, замучали старика?
— Говорятъ, умеръ. Они его сперва посадили на габвахту, сидѣлъ въ одной камерѣ съ атаманомъ Назаровымъ.
— А атаманъ что? Гдѣ?
— На томъ свѣтѣ — отвѣтилъ стоявшій тутъ рослый, свѣтлоусый донецъ. — Тогда же въ февралѣ мѣсяцѣ въ Краснокутской рощѣ подъ Новочеркасскомъ его разстрѣляли.
— Какъ? Развѣ онъ не ушелъ въ степи съ Донской арміей?
— Нѣтъ. Да развѣ вы не знаете? — снова вступилъ въ разговоръ калмыкъ. — Атаманъ остался тогда въ Новочеркасскѣ съ Войсковымъ Кругомъ. Кругъ тогда заявилъ, что не подчинится насильникамъ, что онъ одинъ есть законная власть на Дону. Атаманъ посмѣялся надъ членами Круга и сказалъ: «Я знаю, на что иду» и остался. Армія ждала его въ Старочер-касскѣ, не дождалась и ушла. 12-го февраля вошли въ Новочеркасскъ красные казаки. Голу-бовъ съ своимъ конвоемъ прибѣжалъ въ залу судебныхъ установленій. Тамъ былъ весь Кругъ въ сборѣ. Голубовъ кричитъ: «Это что за самозванное сборище? Встать!» Всѣ и встали. Сидитъ только атаманъ Назаровъ. «Ты кто такой-сякой?» — кричитъ Голубовъ и подсту-паетъ съ кулаками къ атаману. Тотъ сидитъ и спокойно отвѣчаетъ: «Я — войсковой атаманъ Войска Донского, а вы кто?» «Я — народный избранникъ, товарищъ Голубовъ». «Вы — просто самозванецъ». «Взять его такого-сякого!» — кричитъ Голубовъ своимъ казакамъ и собственноручно сорвалъ съ атамана генеральскіе погоны. Казаки схватили атамана и поволокли. Потомъ Голубовъ назвалъ Войсковой Кругъ сволочью и приказалъ всѣмъ разъѣхаться по домамъ сейчасъ же, пока цѣлы. Кругъ и разъѣхался...
— Ну а потомъ что? — спрашивали изъ толпы.
— А потомъ Волошинова — предсѣдателя Круга и Назарова посадили на габвахту...
— Ну а потомъ когда же разстрѣляли? Кто разстрѣливалъ? — спрашивали изъ толпы нетерпѣливые голоса.
— Разстрѣляли красные, только не казаки...
— Какъ же казаки допустили?
— Тамъ мѣшанина какая-то вышла... Казаки разъѣхались по станицамъ, а красныхъ привалила сила! Ночью вывели атамана Назарова, Волошинова, генерала Усачева и еще четырехъ въ Краснокутскую рощу и всѣхъ семерыхъ разстрѣляли...
— Еще самъ атаманъ Назаровъ красными командовалъ... — замѣтилъ тотъ же высокій донецъ съ свѣтлыми усами.
— Какъ такъ?
— Красные привели ихъ въ рощу и заставили раздѣться. Ну раздѣлись. Холодно. Красные замѣшкались. Атаману Назарову надоѣло стоять, крикнулъ: «Стройтесь!» Тѣ по-строились. «Слушать мою команду!» Разсчиталъ, кто въ кого долженъ стрѣлять. Потомъ командуетъ. «Сволочь, цѣлься!» Тѣ прицѣлились. «Сволочь, пли!» Ну они ихъ и разстрѣля-ли...
— Молодецъ! — вырвалось въ толпѣ. — Храбрый былъ генералъ. Только зачѣмъ ему было оставаться въ Новочеркасскѣ? Ушелъ бы съ арміей Попова. Даромъ погибъ.
— Ну а что слышно про бывшаго товарища войскового атамана Митрофана Богаевскаго? Гдѣ онъ?
Черноволосый и черноглазый, широкоплечій казакъ отвѣтилъ:
— Его надась числа 1-го апрѣля въ Ростовѣ въ Балабановской рощѣ товарищъ Антоновъ разстрѣлялъ...
— Это еще что за новость? Кто этотъ Антоновъ?
— Говорятъ, мальчишка, хромой, теперешній Новочеркасскій комиссаръ, изъ гимназис-товъ...
— Это кто же, все Голубовъ выдалъ?
— Говорятъ онъ. Мы ѣхали сюда, такъ слушокъ прошелъ, что Голубова на станичномъ сборѣ въ Заплавахъ застрѣлилъ студентъ Пухляковъ....
— Когда?
— 6-го числа, кажись.
— Ну, слава Богу, хоть одного мерзавца укокошили.
— 1-го апрѣля кривяне съ войсковымъ старшиной Фетисовымъ брали Новочеркасскъ... — сказалъ черноглазый казакъ. — Ну и что же?
— Три дня продержались, а потомъ красные подтянулись изъ Ростова и выгнали. Что кривяне набили красныхъ — сила... особенно шахтеровъ... земля отъ нихъ черна была на Соборной площади…
— Какъ же они не удержались?
— А какъ удержать?! У красныхъ ружья, пулеметы, антиллерія, а у кривянъ, кромѣ вилъ да лопатъ, ничего. Будь у нихъ оружіе, они бы тамъ надѣлали дѣловъ. Красные цѣлый мѣсяцъ съ утра до ночи жарили съ Новочеркасскаго вокзала по Кривянкѣ и все цѣлили въ церкву да такъ и не попали. А кривянцы отбили у нихъ одну пушку съ пятью снарядами и передъ
