сейчас по башке дать или сам угомонишься?
- А чего такого-то? Чего я сказал-то?
- А то! - Фомин еще раз покашлял, прочищая горло. - Слышал, как люди мудрые говорят: не буди лихо, пока оно тихо! Это не твои дойчляндские вервольфы и ундины, сказки братьев Гримм про пряничный домик! Ты еще раз её позови, авось и заглянет к тебе на свиданку! С близнятами она нонче помиловалась, и где они? В костяные леса припожаловали за Калинов мост! Или ты предпочитаешь Валгаллу? Тут такие дела всегда творились, что молодые парни вмиг седели…
- Да ну! - Путт нервно хихикнул. - Напущал страху! Тебе бы, дедушка, ребятишек пугать сказками страшными!
- Ну-ну! Сам в штаны не напущай!
- Федотыч! А ты откуда это все знаешь? - Шмайсер как-то незаметно перешел на ты.
- Я же говорил, мы ведали всегда!
- Так ты - колдун?
- Да! - почти заорал Фомин. - Замолчи, а! Так! - он обратился к темноте, но каждый ощутил на себе его взгляд. - Ребята, я не шучу! Давайте прекратим этот разговор! Кто еще ляпнет что лишнего, пеняйте на себя!
- Я же говорил, - пробурчал откуда-то из угла Попович, - колдун!
- Еще раз скажешь такое… - Фомин набрал воздуха в грудь, обдумывая одновременно самые немыслимые кары.
- И кое-что из полезных частей организма тебе больше не пригодится никогда! - резюмировал Попович.
И было это сказано с такой вселенской печалью в голосе, что Фомин не просто засмеялся, а заржал. Следом за ним загоготали, держась за животы, остальные. И напряжение схлынуло, оставив после себя приятное чувство - мы живы сейчас, и этого довольно.
Такова психология солдата во все времена - день прошел, ты живым остался, значит, радуйся. А потому печаль по погибшим скоро проходит, на войне, как нигде, все под смертью ходят, а потому нужно извлекать любую мелочь для радости. Ибо когда убьют, не будет у тебя времени для скорби, ничего не будет, только холмик земли, и то при большой удаче…
- Вот-вот! - Фомин всхлипывал от смеха, утирая слезы. - Живы будем - не помрем! Шмайсер! Хорош лыбиться! Свечку-то запали!
Стрелок-радист зашарился в темноте, с грохотом свалив что-то с печки, и гнусно высказался про данную человеку в ощущения реальность. Видать, больно ушиб колено. И облегчил душу…
- Кстати! Хоть шкура твоя тевтонская, а ругаться по-нашему ты хорошо научился!
- Да ну его, Семен Федотыч! - Путт поморщился. - Слышать порой тошно, как он лается!
Темноту разорвал всплеск света - Шмайсер все же сумел найти свечу и зажечь ее. И, словно сговорившись, все тут же потянулись к жестяному ведру с водой. Пили по очереди, зачерпывая кружкой живительную влагу. После чего дружно задымили припасенными папиросами.
- Зря ты его ругаешь, Андрей! - Фомин улыбался. - Ты вот подумай-ка, какие немецкие ругательства сопоставимы с нашими?
- И то верно! - Путт задумался, перебирая в уме неслабый лексикон. - Наши-то пожиже будут!
- Русский мат изначально обережным был, только потом его похабным смыслом наделили! Душе русской в тяжкую минуту помогает и силы дает!
- Да? - задумчиво протянул Шмайсер. - А он только русским помогает? А остальным?
- Сиди, фольксдойче! - Путт похлопал его по плечу. - Наши обереги, господин фон барон, вон лежат!
Капитан махнул рукой в сторону оружия, тускло поблескивающего в колеблющемся свете догорающей свечи.
- Да! - взорвался Шмайсер. - Я фольксдойче! И что из этого? Задолбал ты меня с этим фольксдойче! Лучше бы я тогда, в Киеве, и регистрироваться не пошел! Знаешь, какие очереди перед конторами «ФоМи» выстраивались? Ты-то немец чистокровный, ариец, мать его, где уж тебе это понять! А я так, полукровка! Меня в Вермахт не взяли, где уж нам в эсэсманы проситься, я же из четвертой, самой ущербной, категории, мне даже фолькслист не выдали! А в зондеркоманды сам не пошел! Скажи мне еще - в эйнзацкоманду «С» охранной дивизии СС, под крылышко к ублюдкам бригаденфюрера доктора Отто Раша записаться нужно было, гетто еврейское во Львове или Яновский концлагерь охранять! Иди, сказали мне в «ФоМи», дядя, ты не немец и паспорт не получишь! Арийскую кровь свою за века испоганили вы, герр Шмайсер! Русскостью от вас за версту прет!
- Что, правда очереди были? - Попович вмешался в разговор.
- Ты, душа моя, кроме коммуняк ничего и не видел! - Фомин похлопал его по плечу. - Я-то насмотрелся в свое время: как только власть сменялась, сразу от роду-племени многие, ой как многие, отказывались, бежали к новой власти в холуи записаться.
- Вот времена были! - Попович уставился в пол.
- А времена всегда одинаковые! - Фомин повернулся к Шмайсеру. - Ты-то в «ФоМи» со своими метриками пошел или запасные документики уже были на истинно арийскую фамилию?
- А ты как думаешь? - Шмайсер зло прищурился. - Шмайсер - это моя родная фамилия, Фридрихом зовут, Федей! Я из таврических немцев, и предки мои в Крыму еще со времен Екатерины Великой жили. Вот тебе истинный крест! - он размашисто перекрестился. - С самого начала оккупации «Фольксдойче Миттельштелле» матерью родной для многих стала! «Управление связей с этническими немцами» герр Гиммлер на широкую ногу развернул! Столько знакомых лиц там встретил!
- Да ну! - Попович покачал головой. - Правда много народу в немцы записаться решило?
- А ты как думал? - Фомин закурил. - На сороковой год на Украине только проживало около полумиллиона этнических немцев, а если посчитать еще Прибалтику и Белоруссию? А Поволжье?
- Откуда дровишки, Федотыч?
- Андрюша, командирам Красной Армии, в качестве друга-товарища давали по особисту, если ты, конечно, в курсе! Так вот, мой топтун болтливым оказался, ляпнул один раз, что если поднимется буря, то сметет нас в один миг вместе с товарищами!
- Погоди! - Путт нахмурился. - Так это мобресурсы-то какие! Куда же Гитлер смотрел?
- А кто его знает? Если свидеться доведется, так спроси! - Фомин пожал плечами. - Только я тебе скажу одно: там еще те остались, кто с Гражданской войны не успокоился! Комиссары, хоть и повычистили таких в тридцатые, постреляли людишек, но вот большая-то часть затаилась, времени смутного дожидаться стала! Вот, - он кивнул на Шмайсера, - и дождалась!
- Да я-то что! - Шмайсер дернулся. - Мы никому не мешали, жили себе тихо…
- Ага! Нараскоряку жили, и нашим, и вашим! - встрял Попович.
- Да пошел ты!
Шмайсер отвернулся к стенке, а механик-водитель открыл рот, чтобы ответить, но встретился взглядом с Фоминым и молча уставился в пол.
Замолчали все надолго. Минут через пятнадцать Попович вдруг спросил:
- А почему они дальше не долбят?
- А кто знает! Шмальнули разок, а теперь задумались. Может, железяка сломалась? Как думаешь, Федотыч?
- Информации маловато. Поживем - увидим.
- Да… - протянул Попович. - Кто ж теперь и разберет! Может, лучше бы сразу померли?
- Да иди ты, знаешь куда? - Шмайсер зло передернул затвор. - Я здесь помирать не собираюсь, у меня еще не все счеты с ними сведены!
- Чего тебе с ними считать? - Путт поднял бровь. - Они - русские, и ты - русский.
- А то, гауптман Путт, что, в отличие от тебя, у меня тут жена… - он помолчал, - была… Я же здесь, в Локте, повстречался с Мариной…
Шмайсер сглотнул ком, потер виски ладонями, лицо искривила гримаса жуткой боли. Но вскоре стрелок-радист собрался с мыслями и очень тихо заговорил:
- Я не говорил вам, но мы с ней собирались повенчаться, жили ведь просто как муж с женой. Я с ее
