для своей собственной безопасности, и возможности сбежать, когда оно посчитает нужным.
Это было его первое открытие. Но оно не подкреплялось ничем вещественным, кроме его интуиции и его обостренного, внутреннего чувства. Он и сам, мог в некоторые моменты, сомневаться в присутствии внутри себя полноправного своего Я, и уж тем более, никому об этом не рассказывал. Тогда он жил на бывшей Блиновке, не далеко от больницы Кащенко и наслушался множество рассказов о ее пациентах, потому что его соседка, тетя Варя, работала там нянечкой, и каждый день приносила всякие новые рассказы о несчастных больных.
— И ведь посмотришь, не скажешь, что они больные, говорила тетя Варя, сидя на лавочке возле дома. Как начнут рассуждать, профессора! Один все про то, как с ним картина разговаривала. Она, говорит, впитала в себя энергию художника и оригинала. А моя внутренняя субстанция очень тонкая, вот я и слышу, как она со мной говорит. Для этого нужно иметь чистую и тонкую душу. А вы, говорит, просто слишком, материальные, кроме барахла и денег у вас в голове ничего нет.
— И чего же она тебе говорит, милый? — спрашиваю его я.
— Многое. Она ведь, знает мою бабушку, и та через нее оттуда мне привет посылает. Говорит, чтобы я пока что лежал здесь и на свободу не просился. Переворот в Москве будет. А ты можешь в нем погибнуть. Отсидись, — говорит. Притворись, что ты больной. Я и притворяюсь. Я же здоровый. Что я не понимаю, что врач меня за психа держит, все вопросы свои, дурацкие задает, только я не такой глупый, как он думает. Это я такую роль играю, больного. А что, и пенсия моя сохраняется, и потом много денег накопится. А все в перевороте свои денежки потеряют. Так что, я пока что здесь полечусь еще. Таблетки сейчас ведь дорогие, а я их забесплатно глотаю. Вот так!
Говорят, у него дом сгорел, и бабушка в нем парализованная лежала. Вот он и свихнулся. Бабушка то раньше из богатых была, у нее картины настоящие остались. Так и они сгорели. Это такая сумма, говорят на миллион. Вот он и сдвинулся от горя. У него теперь ни дома, ни богатства. Бабка то и так бы померла. А ему видно ее жаль очень. Да у нас таких много. Кто на корабле в космос летает, кто с Есениным разговаривает, и все новые стихи пишет, которые он ему диктует. Когда не буйные ладно, даже интересно их послушать. А за теми только смотри. Сейчас все поняли, и смирные, и не подумаешь, что через минуту в тебя стулом заедут. У них ведь стулья в палате и коридоре к полу привинченные, а то не дай Бог! А сестрам зарплата повышенная, за риск. Вот так! А мне никаких денег не надо. Я лучше с тихими.
По рассказам тети Вари, Виктор сделал вывод, что очень подходит под подозрение на тихое помешательство. Попасть в число ее подопечных, Виктору не хотелось, и поэтому, пока что, внутренний Я и беседы с ним оставались его собственным секретом. Тем более, что этот секрет не просился наружу, и не был заметен окружающим.
Виктор не вел дневник, но он писал стихи, в которых темы обозначали вехи и события его жизни. И в его потрепанную тетрадку, была записана новая тема. В новом цикле героем его стихов, стало его Я.
В беседах со своим Я, Виктор провел несколько лет, но потом он пришел и ко второму своему открытию! Это произошло в его день рождения. В этот день ему исполнялось сорок. Роковая дата, отмечать которую даже не следует, как говорят приметы, выложила в этот день все свои прелести.
Этот день был тоскливым, тоскливым, хотя бы потому, что Виктор в день своего рождения был один, сам по себе и ему было очень плохо. Он сидел за журнальным столиком у телефона, в чужой квартире, со стопкой водки и куском яблока. Он сидел и ждал, что его вспомнят, ему позвонят. И уж что совсем было невозможно, приедут. Он ждал, что Тамара, как всегда, первой начнет уговаривать его вернуться, и он, поломавшись немного, вернулся бы! Потому что дома было хорошо. Там была его жена, его дети, его постель, и вкусненький супчик.
Но из телефонной трубки не вылетело ни одного звука. Он был никому не нужен. Ни Тамаре, ни детям. И, наверное, он слишком перестарался в этот раз. Хлопнул дверью! Обиделся! Ну и обижайся теперь здесь один со стаканом! — линчевал он сам себя.
— Ну, ничего, потом поймут, кто был прав, а кто нет, подумал он глотнув водки, и подойдя к окну посмотрел вниз. Земля была далеко. Может быть, прыгнуть и покончить со всем этим? — подумал он, представив, как летит вниз, а сердце его успевает вздрогнуть. А мысли успевают представить, как сейчас он шмякнется, и будет больно, но тело уже ничего не может исправить, оно не сможет ухватиться за спасительную соломинку, зацепиться и прекратить свой полет, чтобы подумать еще раз.
Он представил, как лежит обезображенный на асфальте в луже крови, со сломанным носом, разбитый в лепешку. И прохожие… Да вряд ли, прохожие пожалеют его, они скажут, — «Выбросился! Вот придурок, выбросился! Наверное, алкаш или шизик, какой-нибудь!».
— Нет! — прервал свою садистскую картину Виктор. Уж нет! Так окончить свою жизнь он не хочет.
Но на душе было погано, от острого чувства своего одиночества, заброшенности и несправедливости жизни. Он не видел смысла жить дальше, потому что не видел просвета и решения своих проблем.
— Так и будет теперь он жить один, в чужой квартире. Потом со временем нужно будет искать новое жилье, и снова привыкать к чужой мебели, к чужим вещам. И называться жильцом, вечным жильцом! Это звучало даже унизительно. Если в первые дни, Виктор был счастлив, что нашел, куда ему удрать от семейных проблем, то потом он вдруг понял, что этот выход хорош, как временное мероприятие. И каждый человек должен был иметь, свою собственную кухню, где хорошо сидеть зимой с горячей кружечкой чая, иметь свою комнату, в которой будут на полках стоять твои книги, где на стенках будут висеть твои любимые фотографии, и куда могут придти друзья. В конце концов, он должен иметь свою собственную кровать, а не чужую на которой спала какая-нибудь, ново представленная бабушка, или даже, может быть, и хороший, но совсем другой человек.
— Каждому просто необходимо иметь свой собственный дом, — думал он, — чтобы чувствовать себя хоть на половину счастливым. Сейчас он был несчастлив процентов на девяносто.
Виктор снова сел перед столиком, и снова налил себе водки.
— Гордый, оставил все и ушел. А что теперь? Нужно же было и о себе подумать, — сказал ему тихо внутренний голос. Может быть нужно было разменять квартиру? А так, долго ли протянешь, жилец!
— А чего там было менять? Оставить детей в коммуналке? Нет, этого я сделать не мог, — пробормотал Виктор.
— Прав! — сказал внутренний голос. Так, может быть, тебе вернуться, и попробовать примириться? Если глубоко задуматься, не так уж все было плохо! Другие живут еще хуже! Что она требовала то! Всего лишь зарабатывать больше денег, крутиться. Она и права! Как-то ты застыл на месте. Нужно было и квартиру добиваться, и денег побольше зарабатывать, и связи с нужными людьми налаживать. Ничего плохого в этом нет. Посмотри на других, все так крутятся.
— Ага, льстить, унижаться, или идти на рынок торговать? И ради чего, ради денег, ну уж нет! — возразил Виктор. Я работал, а уж если не миллионы получал, так время такое. Не я один так попался! Почти все ящики и институты закрыты были. Нашел же я потом работу, чего ей еще? Не нравится? Пусть другого, богатого найдет! Ей только деньги нужны. А на меня ей наплевать. Раньше она такой не была, а сейчас! И днем и ночью пилила. Да и в чем собственно на сегодняшний день заключается наш брак. Одна квартира, общая кастрюля и все! Постель? Ее уже давно нет. Спим вместе, потому что тесно, некуда вторую кровать поставить. Вечера проводим каждый сам по себе. Семья?! Ее нет! Есть только видимость и ненужные узы. Обязанности, условности. Надоело! Уж лучше жить так, но иметь свободу и отсутствие необходимости врать. Выкручусь, — сказал сам себе Виктор, вспомнив обидные слова, сказанные Тамарой ему вслед. На коленках не приползу!
Это был парадокс, но вместе со всеми минусами теперешней жизни, он пока что не мог отказаться от новых плюсов. Он имел свободу. Он мог думать, он мог писать, не получая на это насмешки. И пока он не
