бы мне вреда, даже если бы облепили мне руки. Я их не боюсь. Такое прекрасное, темное, живое золото. Но сейчас уже слишком поздно.
Что же это происходит? – спрашивала себя Эми Паркер. Ее терзала буйная пляска золотого огня. Однако вряд ли Стэн разглядел женщину в слепящих лучах солнца или узнал ее голос сквозь жужжание пчел.
Но Стэн улыбался.
– С ними много возни, – сказал он. – Они болеют и дохнут.
– А, значит, вот вы какой, – произнесла миссис Фишер. Но что она хотела этим сказать, осталось загадкой.
Тельма Форсдайк подняла свой воротник.
– Мы все умрем от простуды, если будем стоять в этой сырости, – сказала она тоном, предназначенным для тех, кто как будто позабыл о ней. Милым и вместе с тем укоризненным тоном.
И она быстро увела свою подругу, испугавшись, что визит все-таки оказался успешным, но она в этом успехе не сыграла никакой роли. Миссис Фишер села в машину, улыбаясь сквозь стекло, и, как всегда, хотела сказать на прощание что-то значительное, но ничего такого не придумала. Ее сухое лицо застыло под шляпой. Это замечательно, что ей пришли в голову пчелы и ее страсть к ним, на сей раз против обыкновения она даже не притворялась.
Сейчас она с изумлением смотрела на приземистый деревянный дом, в котором жили родители ее подруги, и ее грызла странная тоска по утерянным возможностям. Она никогда не могла прийти к каким-то решениям. Однажды в столике из сосновых досок в пустой комнате уволенной ею горничной миссис Фишер нашла книгу – старый сонник, она быстро, с жадностью стала ее листать, и нитка жемчуга долго плясала по желтым страницам. Миссис Фишер искала какого-то смысла. Потом рассмеялась и разорвала эту дешевку, радуясь, что ее не застал тут никто из тех, кто ненавидит ее или уважает.
А сейчас она искала некий точный смысл на лицах этой старой пары, в особенности старика, потому что он был мужчиной и потому что его оранжевая кожа светилась, как спокойный огонь. Но он даже не смотрит на меня, заметила она и, переменив позу, схватилась рукой в перчатке за раму окошка, как будто вот-вот она опустит стекло, высунется и поднимет старику веки. И тогда они поглядят друг другу в глаза.
Но вместо этого ее увезли отсюда сквозь дым затухающего костра из мусора, который он жег. Человеческие жизни, поняла она, могут только соприкасаться, но не сливаться в одно. Можно лежать рядом и содрогаться, даже на охваченной огнем лестнице, но взгляды все равно не проникнут дальше прожилок в глазах.
Эми Паркер тронула рукой мужа.
– Холодно, Стэн, – сказала она. – Пойдем в дом. Как бы у тебя спина не разболелась. И моя нога тоже.
Она любила соучаствовать даже в его недугах.
– Я рада, что они уехали, – сказала она и зевнула, расслабив челюсти. – А ты? Но ты ведь так и не пришел. А она приятная женщина. Занятно рассказывала.
Она шла по дорожке после отъезда гостей, чувствуя себя особенно уютно в своих старых шерстяных одежках. Мимоходом она поглаживала кору деревьев, знакомых ей с давних пор. Но молчание мужа в конце концов стало ее раздражать.
– Она приезжала сюда еще девушкой, – осторожно сказала Эми. – Так она говорила. И гостила где-то в наших местах, Стэн.
Но у мужа появилась ужасная привычка не отвечать и вообще никак не отзываться на ее слова. И очень скоро кровь в жилах Эми Паркер начала закипать.
– До чего она высохла, однако, – засмеялась Эми. – Масло с лепешек размазало всю краску на губах. Ну, конечно, она быстро навела лоск. Но все равно, мы-то видели.
– В наших местах? Должно быть, она гостила у Армстронгов, – сказал Стэн Паркер. – Ты заметила, какие у нее волосы? Совсем рыжие.
– Рыжие от краски, – хладнокровно ответила Эми Паркер. – Есть женщины, которые только тем и держатся.
Неужели ты так прост, подумала она. Или нет? Но поскольку ответа не последовало, она вошла в дом.
Он вошел следом за ней. Это их старое жилье. Он был благодарен за то, что все вещи были в полумраке и не подвергли сомнению невозможное. Вечерний свет почти погас. Догорала лишь узкая красная полоска. Он все равно не мог поверить в тот горящий дом, трепетные арфы и рыжие волосы.
Глава двадцать третья
Люди, которых отпугивает смерть, вскоре начали сторониться Паркеров. Но те вели себя так, словно ничего и не случилось. Даже странно как-то. Может, они еще не знают. И люди, сторонящиеся смерти, стали приглядываться к соседям, понесшим такую утрату. Они даже навязывали свои услуги осиротевшим старикам, которые избавили их от тягостной необходимости сочувствовать. Они приносили подарки и выполняли всякие поручения. Впрочем, и у них скребло на душе.
Только когда началось следствие, старый мистер Паркер прочел в газете, что его сын убит. Старик стоял на морозе с непокрытой головой, он только что вышел за утренней газетой, взглянул на нее и сразу же прочел, что в каком-то клубе человек по имени Рэй Паркер получил, как было сказано, пулю в живот. Потерпевший скончался.
Это Рэй. Рэй скончался здесь, на седой от мороза дороге.
«Рэй», – сказал он и в повисшей вдоль тела руке понес газету, хлопая ею, как крылом. Он поглядел на дорогу. Она была совершенно пуста. И еще раз перечел то, что написано в газете. И все оглядывался вокруг. Весь дрожа. Он ждал, чтобы хоть кто-то подошел. Хотел узнать, читали ли это другие.
Конечно, все, кроме Паркеров, давно уже прочли об этом, но отошли в сторону, как только заметили, что шило само вылезло из мешка.
В тот вечер Рэй Паркер отправился по подвальчикам; брюки довольно туго обтягивали его зад, ибо он был грузным человеком в пору своей кончины, грузным, хотя и рыхлым, с безвольной складкой толстогубого рта. Он заходил в притончики, где чувствовал себя как дома, спускался по трухлявым пепельно-серым ступенькам. Там женщины подкрашивались или причесывались, кидая под серые столы моточки вычесанных волос. В этот час ночь расслабленно медлит. Зевающий рот не закрывается, а распахивается все шире, пока не блеснет в глубине маленький язычок. Кто бы в другие часы подумал, что в горле есть язычок? Или музыка – она звучит резче, гремит из борозды пластинки и сверлит кожу, как буравчик.
Рэй пошел к своей сожительнице Лоле; на ней была блузка, лишь сегодня взятая из чистки, от нее даже пахло чисткой, хотя жирные пятна так и не сошли. У Лолы был Джек Кэссиди, тот самый, у кого в пожитках имелась даже книга, и какой-то малый, которого он привел и которого никто не знал и знать не будет. Было там еще несколько девушек или женщин, с сумочками и с именами без фамилий. Они уже давно сидели тут перед полным окурков блюдцем и стаканами с пивом. Лола нервничала.
А все остальные болтали, смеялись и расспрашивали Джека Кэссиди о случае на скачках, когда кто-то поставил на своего приятеля и тот выиграл. Рэй Паркер перегнулся через стол. Он разговаривал с Лолой и дивился, что бы он подумал об этой женщине, если б увидел ее впервые такой, как сейчас, – ну и жуть эта баба, наверное, сказал бы он про себя, но теперь она стала ему необходимой. А Лола разговаривала с Рэем, повернув голову в сторону, ей не хотелось говорить с ним при людях. Позже она никак не могла вспомнить, о чем они говорили.
И тут появился Элфи. Он подошел к Рэю и, когда тот обернулся, выстрелил в него из револьвера, а все сидели, не веря своим глазам. Смерть ведь это нечто нереальное. Сперва Рэй получил пулю в пах. Он был мужчиной грузным и в ту минуту выглядел нелепо. Потом Элфи опять выстрелил, на этот раз в живот, как сказал Рэй попозже, когда ему было уже совсем не страшно. Он лежал на полу и глядел на Элфи, который весь съежился и пожелтел, будто сам не понимал, почему он это сделал. Может, он застрелил Рэя потому, что тот продался полиции, или по какой-то другой причине, которую сейчас старался вспомнить.
Как бы то ни было, он его застрелил. Рэй глядел на блузку Лолы из белого атласа, а может быть, устрично-серого, это был Лолин цвет, ее цвет по утрам. У Лолы было дряблое тело. А вскоре Рэй Паркер умер в присутствии этой женщины, полицейского и монахини. Они смачивали ему губы, он уже не мог нагнуться с плотины и втянуть в себя темноватую воду и не мог швырять камешки так, чтоб они запрыгали по воде, он даже не мог произнести ни одного незамысловатого слова, которыми обычно изъяснялся. Он
