– Тихо, Баб. Людям это неприятно. Стань здесь и смотри, кто приплывет в лодках.
– Скоро все кончится, – вздохнул он.
Его словно свежепромытые глаза чутко воспринимали каждое явление.
– Смотри, – сказал он, – дождь меньше. Скоро кончится.
Но сколько ни твердили люди, что вода спадает, а дождь прекращается, – все это были одни домыслы. Никто не верил, что так будет, а многие в душе и не желали этого. Некоторые, следя глазами за пальцем Баба Квигли, смотрели в небо – уж второй раз сегодня в разрыве туч появился голубой, даже ярко-голубой просвет. И в этой голубизне летели черные птицы, построившись в виде стрелы. Пусть не голубь, а целая стайка птиц, все же это предвещает перемены, – так позволил себе пошутить губернатор, и те, кто охранял его от давки, надсадно захохотали.
Без привычного дождевого покрова лица казались нескромно нагими.
– Как видно, лодки будут причаливать здесь, – сказала миссис О’Дауд. – Может, тут и наших найдем.
Женщины, остановив двуколку немного поодаль от толпы, закрепили цепью колесо и, надев на морду лошади мешок, из которого сечка высыпалась задолго до Уллуны, на затекших ногах, в тяжелой, промокшей одежде заковыляли к воде. Как это глупо, с досадой думала Эми Паркер, выдержать такой долгий, трудный путь и под конец обнаружить, что все тело словно деревяшка. Она крепче стянула на плечах мокрый мешок и с виду казалась еще более сердитой, чем на самом деле.
– Ты Стэна видела? – спросила она у Долл Квигли.
– Нет, Эми, не видела. Но мы мало где были.
Безответная Долл Квигли решила, что Эми Паркер сердится на нее, но приняла это как нечто естественное.
И постепенно все остальное тоже становилось естественным. Эми Паркер стояла в толпе, скрывавшей ее скованность, рядом со своими друзьями, под первыми несмелыми лучами солнца, которые мало-помалу становились все резче и назойливей. В деревьях, окруженных искрящейся коричневой водой, зашелестел зеленый свет. Ветряная мельница блеснувшими крыльями резанула по остаткам серой мглы. А вдали показалась лодка, которую все наперебой старались опознать, сыпали шутками и даже бились об заклад.
Но Эми Паркер вдруг обуял страх, что это окажется та самая лодка, а она не найдет что сказать мужу на людях. Еще более чужой, чем чужие лица вокруг, представлялась ей сейчас его кожа, а это было все, что она могла сейчас о нем вспомнить.
– Это Эрни, – решительно сказал кто-то, вглядываясь из-под руки. – Ну, точно, это Эрни Оукс.
– Нам, соломенным вдовам, – сказала миссис О’Дауд, – и за полмили не узнать своих мужей с трехдневной щетиной на подбородке.
– Это Эрни Оукс, точно вам говорю, – произнес самоуверенный голос.
Но Эми Паркер с легким презрением отвернулась, уже поняв, что это та самая лодка. Она знала это. Ветер растрепал прядь ее волос и смешал с улыбкой, и то была многозначащая улыбка. Уверенность вернула ей лицо мужа, все до мельчайшей морщинки; она знала это лицо, как свое собственное, она как будто держала его в ладонях, ощупывала губами, и так жадно, что она быстро огляделась, не смотрят ли на нее.
Но, разумеется, никто не смотрел.
А миссис О’Дауд кричала ей:
– Видите? Это же наши ребятки, что б вы там ни говорили. Вот и мой черный дьявол, как бы он всех остальных не спихнул в воду!
Лодка двигалась на веслах, рассекая свежий ветер, в котором миссис О’Дауд рисовались паруса. Кто-то сказал, что на этот раз, наверно, подобрали Тинглей и маленькую Мери Хант. И в самом деле, там была Мери Хант с полосатой кошкой в руках. И старая миссис Тингл тоже – сейчас виден был даже ее зоб. А лодка шла вперед на веслах и после многих усилий, поворотов и маневров, и уханья, и советов причалила к берегу, где стояла толпа.
И тогда Стэн Паркер, даже не привстав – так велика была его усталость, – поднял глаза и увидел на берегу свою жену. Она стояла в темной промокшей одежде, мешок сполз с плеч, и ветер сушил ее волосы. Стэн Паркер не удивился. Он не махал рукой и не отпускал шуток, как другие, увидевшие своих знакомых или родных. Но он глядел на нее, и этого было ему достаточно.
– А вам разве нечего сказать мужу? – спросила миссис О’Дауд свою приятельницу.
Но Эми Паркер даже не взглянула на нее. Она смотрела только на мужа и, как ей казалось, никогда еще не проникала так глубоко в его глаза. И что ж тут было говорить.
– Ну вот, – сказала Эми, – глупости какие. – Она прикусила залетевшую ей в рот прядку и нахмурилась.
А Стэн Паркер вспомнил, как он однажды вошел в комнату, где она стояла над эмалированным тазом, убирая с лица свои темные волосы, и белая кожа ее бедер светилась зеленоватым светом. Летом в той комнате всегда стоял зеленый полумрак от куста белых роз под окошком.
– Эй, – сказал Осси Пибоди, наклонясь к нему, – твоя хозяюшка приехала.
– Да, – коротко ответил Стэн Паркер.
И Осси Пибоди больше не подступался к скрытой от чужих глаз жизни своего приятеля.
Было решено, что вся гурьба, приехавшая с гор на тележке Пибоди, нынче же вечером отправится домой. Интерес к наводнению угасал. Некоторые отмечали и показывали, насколько спала вода, – хоть и немного, но все же спала. Стоять на размокшей земле у края желтой воды было холодно. Люди стали разбредаться по улицам. В одном окне засветилась лампа. Там женщина наливала чай, высоко держа чайник над чашкой, и темно-красная струйка казалась неподвижной.
Паркеры шли навстречу друг другу в меркнувшем свете дня.
– А что с коровами? – спросил Стэн Паркер, потому что ему следовало заговорить первым.
– За ними старик присматривает.
Они стеснялись разговаривать друг с другом, пока шли к тележке Пибоди вместе с остальными. Но они были рядом. Они чувствовали, как соприкасается их одежда. А в тележке, пока они ждали свиного окорока, обещанного для матушки Осси Пибоди, тесная близость заменила собою все слова.
– Ну, будьте здоровы, – сказала миссис О’Дауд, уже похлестывая свою лошадь.
Она уезжала отдельно со своим мужем и парой бутылок.
– Увидимся по эту сторону Килларни, – крикнула миссис О’Дауд.
И двуколка О’Даудов скрылась в мирной ночной темноте.
И вся эта ночь до конца была мирной. У кого-то из сидевших в тележке оказался кулек с мятными леденцами, который пустили по кругу. Пока они ждали окорок, жесткие пальцы то и дело ныряли в кулек. Эми Паркер, не любившая мятных леденцов, взяла один, откусила кусочек и выплюнула, а надкушенную липкую половинку, не промахнувшись в темноте, сунула прямо в губы мужа. Смеясь, он взял зубами твердую конфетку, и мятный запах пробрал его до самых глаз.
– Эй, мальчонка, ты чей? – крикнул кто-то.
Где-то в темноте плакал ребенок.
– Вы подумайте, – сказала жена мясника, подходя со свиным окороком, завернутым в рекламные страницы местной газеты, – он все бродит туда-сюда, туда-сюда. И весь день он плачет, этот малыш. «Ты откуда?» – спрашиваю. Молчит. Только смотрит. И плачет. «Тогда иди к нам, – говорю, – я тебе дам вкусного пирожка». А он знай себе плачет. И опять туда-сюда. Я уж думаю – отведу его в полицию и сдам. Как приблудыша, ну, конечно, чтоб все по-хорошему было. Понимаете, люди это не выдерживают. Мне говорят: да уймите же как-нибудь ребенка. Будто это мой. И плачет, и плачет. Как последний христианин на земле. Ну вот вам, Осси, – уж такая славная свининка, какой ваша мамаша еще не едала. А ребенок все плакал в темноте.
– Наверно, из какого-то затопленного дома, – раздался голос в тележке.
– Его самого надо утопить, если он не перестанет верещать, – откровенно высказался кто-то.
Но без злобы. В темноте царила благодушная терпимость содружества. Люди возвращались домой.
И тут у Эми Паркер возникло непреодолимое желание увидеть ребенка.
– Дайте мне сойти. Дайте мне посмотреть на него, – потребовала она.
