– Мы это слово никогда не произносим, – с очаровательной улыбкой сказала миссис О’Дауд.
Она помешала в кастрюле, и поднявшийся оттуда ленивый пар омыл ее лицо, придал ему теплый, обычно не свойственный ему оттенок; кожа миссис О’Дауд цветом скорее напоминала древесную кору, и дубленую шкуру, и старые, пересохшие и побуревшие предметы, ибо солнце жгло ее вволю.
– Нас до этого довели, – объяснила она, – ему запретили крепкие напитки, да они и кусаются нынче. Вот мы и садимся вечером пропустить по невинному стаканчику. И днем невредно опрокинуть по парочке, только побыстрее, между делом.
– Стало быть, вы тоже… того? – спросила Эми Паркер.
– Что значит «того»? – помедлив, сказала миссис О’Дауд. – Если у бедняги такой недуг, самое меньшее, что человек может для него сделать, – это составить компанию, насколько он в силах. Я не пьянствую, миссис Паркер. Я только облегчаю своему мужу страдания капелькой сочувствия.
Тут вдруг раздался такой силы рев, так закачался дом и так затрезвонил колокольчик, что она выронила ложки.
– Ну вот он, эта скотина, – сказала она. – Просит свой дневной рацион.
А язычок колокольчика бился о медь. А легкие надрывались.
– Эй, старуха! Старуха! – кричал голос О’Дауда, черный и шершавый.
– Это у него такая шутка, – пояснила она, откупоривая бутылочку предыдущего разлива и наливая миротворящую влагу в первую попавшуюся посудину. – Он провел звонок, вы его слышите, и еще сами посмотрите, до чего все умно придумано.
Хоть Эми Паркер вовсе не жаждала ничего смотреть, ее заставила сила обстоятельств, которая погнала ее соседку и приятельницу с жестяным подносом в руках по коридорчику, потом дальше и наружу. Вскоре их выметнуло на ту сторону дома, где на веранде возле кустов фуксии восседал О’Дауд.
– Заткни пасть, – сказала жена. – К нам дама приехала в гости.
– Какая еще дама? – спросил он и умолк, хотя звонок, управляемый веревочкой, привязанной к большому пальцу его ноги, еще дергался и позвякивал.
– На кой оно мне нужно, бабьё всякое, – сказал О’Дауд. – Ну, раз так пришлось, чего уж там. Миссис Паркер, – обратился он к ней, – выпейте с нами стаканчик. Живот это вам не расстроит, а настроение подымет.
– Спасибо. Я в этом не нуждаюсь, – сказала Эми Паркер.
Она уже раскаивалась, что, поддавшись порыву, приехала к О’Даудам. Трезвость делала ее чопорной.
– Она выше этого, – сказала миссис О’Дауд, которая была очень не прочь приложиться к стаканчику.
– Ни чуточки. И вы это знаете, – возразила миссис Паркер.
– Она важная дама в шляпе, – не унималась миссис О’Дауд, сгоняя мух со своего стакана.
– Ничего подобного, просто я трезвая и такой желаю остаться.
– Врагу своему такой жизни не пожелаю, – содрогнулся О’Дауд. – Это что ж, сидеть как замороженный? Да я и в зеркало на себя не стану смотреть, если лицо не разогрето.
Но Эми Паркер смотрела на кусты фуксии. Зачем она приехала?..
– На все вкусы не угодишь, – высказалась миссис О’Дауд. – А все ж приятно поболтать с подругой, когда она заглянет.
Миссис О’Дауд вертела в пальцах стакан, непринужденно покачивала ногой и склоняла голову набок, как истинно светская дама.
– А ваш сынок, миссис Паркер, этот мальчик Рэй, – сказала она, – надеюсь, он здоров? Мы давно уже о нем ничего не слышали.
Эми видела, что она приглядывается к ней.
– Рэй, – сказала мать ясным и спокойным голосом, – сейчас на западе. Пишет нам. Он теперь служит в торговой фирме.
– В торговой фирме? Как мило. А чем торгует фирма? Бакалеей или, может, скобяным товаром?
– Он не пишет, – сказала мать тем же ясным, уверенным голосом. – Иной раз нелегко объяснить дела фирмы, крупной фирмы, в двух словах.
– Это верно, – сказала миссис О’Дауд.
Но все же, прищурившись, наблюдала. Она выискивала щелочку, в которую среди бела дня можно лениво воткнуть и повернуть нож.
– А, торговая фирма, – мрачно сказал О’Дауд. – Я бы тоже сейчас работал на фирму, если б меня не облапошил один тип, с ним меня Форбс свел, когда я несколько лет назад придумал одно изобретенье, чтоб ощипывать кур механическим способом.
Во, значит, такая штуковина была, – он растопырил два пальца рогаткой и даже привстал, чтоб продемонстрировать хитроумность механизма. – Защемляете курицу за шею. И начинаете крутить. Понятно? И ерошить перья, пока хочешь – не хочешь, а они выпадут. Понятно? Простейший был механизм, миссис Паркер, а тот тип его слямзил и, говорят, с того дня как в воду канул.
– Фу, эта гадкая машина! – воскликнула миссис О’Дауд. – А ваша Тельма, миссис Паркер? Мы слышали, что у нее все хорошо.
Мать кашлянула.
– Да, – твердо сказала она. – Тельма помолвлена.
– Неужели? – сказала миссис О’Дауд. – Что вы говорите! Тельма помолвлена!
– С одним адвокатом, – сказала мать. – С мистером Форсдайком, она у него доверенной секретаршей работала. И сейчас, в общем, работает.
– Я б тому жулику шею свернул, – сказал О’Дауд, – как курице. Вот забыл, как его звали.
– Подумать только, малышка Тельма! – воскликнула миссис О’Дауд. – Ведь таким заморышем росла, просто удивительно, как она выжила.
– Да вот, выжила.
Их качало над пучиной в утлой лодчонке дружбы.
Эми Паркер все больше недоумевала, что ее сюда привело. Быть может, она и знала, но забыла. Или же привычка является движущей силой большинства поступков. Так или иначе, они сидели втроем, и каждый во власти настроения остальных, а в мягком послеполуденном свете над кустами фуксии туда и сюда сновали маленькие птички.
– С детишками да при деле мы бы жили и горя не знали, – сказал О’Дауд, сплюнув сквозь зубы, пока еще свои собственные.
– То-то у тебя много горя, – сказала жена, допивая бурые остатки. – И все равно, так же с места зад не оторвешь, счастье у тебя или горе, вот ей-богу же.
И она поставила свой стакан.
– Корова ты, – сказал он, – правду используешь, как оружие. Только бы оглушить первого попавшегося беднягу по голове, раз она похожа на голову. Корова паршивая ты, а не баба!
Он уселся поглубже на своем плетеном стуле и опять сплюнул сквозь зубы, еще очень белые, – Эми Паркер заметила это и припомнила, что О’Дауд свободно разгрызал этими зубами грецкие орехи, а выплюнутая скорлупа приземлялась довольно далеко.
Но сейчас он почему-то был подавлен.
А жена замурлыкала какой-то мотивчик и подняла все еще по-своему величественные руки, чтобы поправить гребень из поддельной черепахи, который она носила в волосах. Она мурлыкала тот самый мотив, что безжалостно преследовал ее с девичьих лет.
Они сидели, как окаменевшие. Впрочем, никакой скульптурности в этой группе не было. О’Дауд понурился. Он сидел, опустив голову, и глядел на Эми Паркер, словно его задумчивость была связана с нею. Она заметила, до чего он волосат, и поежилась.
Ох, – подумала она, – скорей надо уезжать отсюда. Светлый денек стал свинцовым. Хоть бы кто-то вывел ее из этого отяжеления, не дававшего шевельнуться.
– Случайно не знаете, который час, миссис О’Дауд? – спросила она.
– Я этим не интересуюсь уж много лет, – сказала ее безмятежная приятельница, полная внутренней решимости уничтожить нынче кого-нибудь, быть может даже себя. – Но вы же не уедете так скоро, миссис
