Сообразив, что темы алмазов в дальнейшем лучше не касаться, Железняков встал. Прошел вместе с хозяйкой в гостиную. Усевшись вслед за ней в кресло, сказал, решив сразу взять быка за рога:
— Любовь Алексеевна, ради Бога, простите. Но может быть, мы поговорим об этих… об этих… — Он на секунду замешкался.
— Об этих молодых людях? — помогла ему хозяйка.
— Да. О тех, кто проник к вам в квартиру и ограбил вас. Мы с вами уже не один раз говорили на эту тему. И все же единственный человек, который может реально помочь нам выйти на их след…
— Выйти на их след… Значит, вы еще на него не вышли?
— Нет. Увы, нет, Любовь Алексеевна.
— Понимаю. — Любовь Алексеевна непроизвольно пошевелила пальцами руки, лежащей на подлокотнике. Рука, украшенная крупными перстнями, была, несмотря на старческие пятна и синие прожилки, все еще красива. — Понимаю. И… что бы вы хотели о них узнать?
— Все. Но прежде всего ваши ощущения.
— Ощущения?
— Да. Вы ведь, по вашим словам, довольно долго сидели с ними за столом. Пили чай. Так ведь?
— Да… Мы пили чай… Ну… что об ощущениях… об ощущениях… — Любовь Алексеевна замолчала. — Сначала они показались мне довольно приятными молодыми людьми. Беседа шла довольно мило. Говорили они хорошо. Особенно высокий. Легкий акцент… Я ведь говорила об этом?
— Да. У них был легкий южный акцент. Я помню эти ваши слова.
— Ну вот. — Казалось, хозяйка целиком ушла в воспоминания.
— Может быть, вы попытаетесь вспомнить, какой именно это был акцент? Киевский? Одесский? Краснодарский? Вы ведь… — он чуть не сказал «бывшая», — …актриса? У вас должен быть идеальный слух.
— О нет… — Любовь Алексеевна покачала головой. — Я актриса. Но актриса оперная. Нам, оперным, действительно ставят произношение. Но только одно. Основное. А именно — петербургско-московское. Понять, чем отличается, скажем, одесский акцент от краснодарского, я бы не смогла. К тому же… за чаем мы с ними почти не говорили. В смысле, не говорили они. Старалась в основном я. Задавала вопросы, расспрашивала. Пыталась даже развлекать.
Ну да, подумал Железняков. По всем признакам, ребята были опытные. Знали: за чаем особо распространяться не стоит. «Да», «нет», «спасибо», «пожалуйста» и прочее в том же роде. И все же акцент, краснодарский ли, одесский или какой-то другой, они скрыть не сумели. И то, что они не биндюжники, а парни как минимум с высшим образованием — тоже ясно. Ларионова говорила об этом не раз.
— Понимаю, — сказал он. — Любовь Алексеевна, с вашего позволения — может быть, сосредоточимся на том, что вам, как актрисе, должно было броситься в глаза в первую очередь? На гриме? Насколько я понимаю, оба были в париках?
— Видите ли… — На секунду сцепив пальцы рук, Любовь Алексеевна тут же разъединила их. — Сейчас я уже очень сильно сомневаюсь, что на них были парики.
— Сомневаетесь?
— Да. Вернее, не сомневаюсь… Просто мне иногда кажется, что, пережив весь этот кошмар, я потом… потом, когда пришла в себя, выдумала все это. Вы понимаете меня?
— В общем, да. — Ну и ну, подумал Железняков. Не хватало, чтобы опять началась истерика. — Вы говорили также о накладных усах. И накладной бороде.
— Говорила.
— В том, что они были, вы не сомневаетесь?
— Н-нет… — Любовь Алексеевна сказала это после долгой паузы. — Усы и борода, пожалуй, были точно.
Подняв с пола свой кейс, Железняков взялся за задвижку.
— Любовь Алексеевна. Сейчас очень важный момент.
— Важный момент?
— Я покажу вам словесные портреты. И фотороботы, выполненные нашими специалистами. И портреты, и фотороботы выполнены на основе ваших показаний. Очень важно, чтобы вы их сейчас посмотрели. И сказали, что вас в них не устраивает.
— Ну… — Она явно колебалась. — Ну… что ж. Хорошо. Давайте, я посмотрю.
Около получаса они вместе изучали фотороботы и словесные портреты. Труд не пропал зря. Впрочем, может быть, наоборот: именно он пропал зря. Любовь Алексеевна дала массу поправок как к словесным портретам, так и к фотороботам. Поправок было так много, что Железняков в конце концов понял: если учитывать все ее поправки, все придется переделывать. При этом гарантий, что и к этим новым роботам и словесным портретам не найдется поправок, ему не даст никто.
Затем он чуть было снова все не испортил, дав хозяйке квартиры посмотреть два толстенных альбома с вклеенными в них фотографиями известных милиции домушников. Любовь Алексеевна дошла лишь до середины первого тома. После чего, отложив альбом, взялась руками за виски.
— Господи… Какие страшные лица… Юрий Денисович, можно меня уволить? Я не могу.
— Конечно, конечно. — Ругая себя последними словами, ведь один раз уже пробовал с этим, и кончилось тем же, спрятал альбомы. — Все. Ради Бога, извините милосердно, Любовь Алексеевна. Вы очень мне помогли. Очень. — На самом деле он не был уверен, так ли уж очень она ему помогла. Встал. — Пойду. Извините еще раз.
— Не стоит извинений. Я ведь все понимаю. — С улыбкой, точнее, с тенью улыбки проводила его до двери. И тут, напоследок, сделала ему неожиданный подарок: — Знаете, Юрий Денисович…
— Да? — Он стоял в открытом проеме.
— Что я помню абсолютно точно… до мельчайшей ноты — это их голоса. Вы не ошиблись, у меня в самом деле идеальный слух. Если бы я могла… Если бы я могла услышать снова хотя бы одно слово, которое произнес бы любой из них… Я бы узнала его безошибочно.
И то хлеб, подумал Железняков. Она сама предложила ему это. Это называется «фонографический эксперимент». Но в том-то и дело, что найти записи голосов преступников трудно, а практически — невозможно. Во всяком случае, намного трудней, чем найти их изображения.
12
Миша прибавил газ, и катер, задрав нос, полетел вдоль линии пляжа. Скорость была высокой, за кормой сразу вздыбился крутой белый бурун. Вместе с Мишей в катере сидел Фима Лернер, в прошлом Мишин школьный товарищ, а сейчас — известный одесский ювелир. На правах давнего приятеля Фима давал Мише советы во всем, что касалось алмазов, ибо был в этом деле великим докой. Он и подобрал ему клиента. Этого клиента Миша еще не видел. Но про себя прозвал «Фиминым клиентом».
Оглянувшись на сидящего сзади Фиму, Миша стянул с себя майку. Теперь он сидел на шкиперском сиденье лишь в плавках и бейсбольной шапочке. Посмотрел на часы и, несмотря на сильный встречный ветер, выжал из мощного мотора все, что мог. Солнце палило вовсю, море было теплым — в Одессе наступил самый пик сезона. Проплывающие мимо пляжи были забиты отдыхающими. Люди лежали на песке буквально один к одному.
Выйдя к линии элитных интуристовских пансионатов, Миша понял, что успевает к сроку, и резко сбавил ход. Пройдя на малой скорости мимо пляжей, которые после общегородских лежбищ казались пустыми, он наконец вывел катер на траверс выстроенного в современном стиле пансионата «Эллада». Обернувшись, посмотрел на Фиму.
— Здесь?
— Здесь, — подтвердил тот.
Фима Лернер был Мишиным другом. Фиме Миша верил как себе. Он вгляделся в берег с редкими разбросанными по песку загорающими. На пирсе же с прогулочными лодками и водными велосипедами
