что про него знать и он обязательно себя выдаст. Как план?
— Замечательный… — Лиза тронула шляпку. Мы ему покажем!
— Лиза, запомните: это совсем другой мир, безжалостный и жестокий. В этом вы еще убедитесь. С Коршакеевым вы должны выглядеть этакой тихоней, скромницей. Может быть, даже увлеченной им.
— Увлеченной у меня не получится. Но если, как вы говорите, он хотел опорочить отца, как он мог искать встречи со мной?
— Почему бы и нет? Ваш отец ему отказал, тут как раз подвернулись вы… Во-первых, он рассчитывал незаметно выудить из вас нужные детали, во-вторых, вы прекрасная дополнительная мишень. Этические же проблемы в своем фельетоне он решил бы одной фразой. Скажем: «Многое мне сообщила и единственная дочь господина Глебова, кстати, согласившаяся разделить со мной досуг в одном из увеселительных заведений».
Лиза побледнела:
— Этого не может быть… Это было бы… Простите, это было бы самым настоящим свинством! Недостойным человека!
— Ну вот. Теперь я жалею, что сказал вам все это. Лиза, запомните, это всего лишь мои предположения. Вообще же будем готовы ко всему… Может быть, наоборот, нам предстоит радоваться, если предположения не подтвердятся. Хорошо?
— Хорошо. — Потерла кулаком лоб. — И все-гаки какая мерзость. Простите.
— Ничего. Значит, как только Коршакеев позвонит — назначьте ему встречу и тут же сообщите мне. Если по телефону меня не окажется дома, тогда… тогда вам придется подъехать к моей квартире и бросить в щель записку.
— Хорошо, я так и сделаю.
Расставшись с Лизой, он позвонил в контору Глебова и услышал, что Валентин Петрович Вологдин будет весь день у себя. Если господину Пластову удобно, он просил бы навестить его по адресу: Съезжинская, дом девятнадцать, квартира двадцать восемь.
12
Квартира, в которую Вологдин впустил Пластова, явно была снята с учетом экономии средств. Прихожая была небольшой, кухня крохотной; в одной из двух комнат, судя по видневшемуся в дверной щели застеленному дивану, Вологдин спал, в другой, куда вместе с хозяином вошел Пластов, работал. Стоящий здесь у окна стол был завален книгами, журналами, чертежами; в небольшой закуток между столом и стеной втиснута развернутая к свету чертежная доска с только что начатым рисунком. На стене в этой комнате висел круглый медный барометр; в углу мерно тикал маятник огромных настенных часов, поставленных прямо на пол. Пропустив адвоката, Вологдин, как показалось Пластову, не очень любезно кивнул на один из двух свободных стульев. Подождал, пока гость сядет, занял второй стул, тряхнул головой, будто отгоняя что-то. Кажется, подумал Пластов, разговора сегодня может не получиться, по крайней мере откровенного разговора, ради которого он пришел. К тому же неясно, с чего лучше начать, может быть, лучше сразу взять быка за рога?
— Валентин Петрович, я хотел бы поговорить начистоту.
Вологдин удивленно огляделся; помедлив, кивнул, будто не понимая:
— Слушаю? Вы все о том же? О пожаре?
— Нет, не о пожаре.
На Вологдине была рубашка с распахнутым воротом н домашняя куртка; помедлив, он рванул ворот рубашки, будто тот ему жал:
— Простите, о чем же? По-моему, вряд ли у нас могут быть другие темы? Или я ошибаюсь?
Уж если начинать, так начинать.
— Валентин Петрович, если вам нетрудно, расскажите о вашем высокочастотном генераторе?
— О чем?
— О высокочастотном генераторе. Ради бога, простите, но вынужден добавить: том самом, который сгорел. И существование которого вы пытались скрыть от меня вместе с Василием Васильевичем Субботиным.
Некоторое время Вологдин смотрел на Пластова, будто не понимая, о чем тот говорит. Неожиданно лицо инженера потемнело, он цепко ухватился за край стола:
— Слушайте, что вы себе позволяете?
В глазах его вспыхнул гнев настолько сильный, что Пластов на секунду растерялся.
— Подождите… — начал было он, но Вологдин движением руки остановил его:
— Милостивый государь, какое вам дело до моего высокочастотного генератора? — Помедлив, его щеки вдруг стали белыми, он отчеканил: — Какое вам, сударь, до э-то-го де-ло? Ка-ко-е?
Пластов попытался было перебить, но Вологдин, хлопнув ладонью по столу, закричал фальцетом:
— Молчите! И не лезьте! Не лезьте, я вам говорю! Не смейте лезть туда, где ничего не понимаете! Не смейте! — Вскочил, подошел к окну. Сказал, не оборачиваясь, свистящим шепотом: — Не смейте этого трогать, слышите?
Это касается только меня! Только меня, и никого больше! — Резко развернулся, крикнул, побагровев: — Вы поняли меня, милостивый государь? Не трогайте это! И вообще не трогайте! Если у вас нет других вопросов — все! Я вас не держу! Слышите не держу!
Пластов молчал. Вологдин вдруг снова уцепился рукой за край стола, будто пытаясь удержать себя. В тишине громко скрипел маятник, отсчитывая время; казалось, оба они сейчас заняты только тем, что внимательно вслушиваются в щелканье балансира. Наконец Вологдин слабо стукнул кулаком по столу, прижался к руке лбом, зажмурился, сказал устало:
— Этого еще не хватало. Ради бога, простите. Я просто не выдержал. Я не могу больше, понимаете, не могу.
В полной тишине встал, подошел к окну. Тронул один из чертежей, спросил глухо:
— Знаете, сколько вариантов проекта я сделал?
Опять стало слышно, как тикают часы. Пластов не понимал, что именно сейчас имеет в виду Вологдин, но тихо спросил:
— Сколько?
Вологдин долго стоял молча, будто пытаясь вспомнить.
— Свыше ста. Я чертил ночами, переделывал, откладывал и чертил снова. Засыпал и опять вскакивал, если что-то приходило в голову. Ведь все приходило не сразу… Совмещенный корпус… Гибкий вал… Шелковая изоляция… Поймите. — Вологдин повернулся, его глубоко запавшие глаза мучительно сощурились. — Поймите, последние месяцы, когда я наконец приблизился к окончательной формуле, во мне вдруг все перевернулось. Все, вы понимаете? Вы должны это понять, я вижу — должны понять… Наконец-то я поверил в себя. Я стал другим человеком, совсем другим. Все вокруг ожило. Если раньше все было раздробленным, несобранным — вдруг все стало цельным, единым. И мир стал цельным. Ведь я никогда раньше не занимался радиотехникой. Я был просто студентом… Потом оставили при университете. Но так… не знаю даже почему. Я считал все это подарком судьбы. Да и вообще я не верил, что смогу когда-то что- нибудь сделать в науке… Да и не только в науке. Вообще где бы то ни было. И вдруг… — Сморщился, как от боли. — Вдруг я создал этот генератор. Не знаю, что это было, наитие, озарение, что-то другое — но я его создал! Создал. Он стоял на испытательном стенде. Стоял живой, теплый, без единого изъяна, понимаете? Несколько дней я вообще не подпускал к нему никого. И сам его не трогал — только смотрел! Вы понимаете это? — Вологдин опустил голову, тяжело пригнулся, будто его действительно что-то тянуло к земле.
— Понимаю, — сказал Пластов.
Инженер выпрямился, вздохнул:
— Ну вот. А потом я уехал ненадолго, всего на четыре дня… Я хотел остыть, так бывает. Чтобы потом вернуться к тому, что я создал. Но когда вернулся — ничего уже на было. Ничего. Все сгорело.
