о серьезных вещах… Естественно, Николай Николаевич вспылил, тут же вызвал Гервера и велел приготовить приказ об увольнении. Так, представьте, Ермилов еще ходил по заводу и жаловался, что Глебов выгнал его ни за что ни про что.
— Любопытно. Зачем же он это делал?
— Не понимаю. Я всегда знал Ермилова как человека спокойного, уравновешенного. Единственное, чем можно объяснить такой поступок, — у сторожа появились виды на работу получше.
Простившись и выйдя из квартиры, Пластов поехал на Петроградскую сторону. В пути прикинул, что нужно сделать еще, и решил, что главное встретиться с Тиргиным и выяснить у Баскина обстоятельства гибели собаки.
На Петроградской стороне некоторое время он стоял у подъезда одного из домов на Большом проспекте, между улицами Подковыровой и Бармалеевой; на этом подъезде скромно желтела медная табличка: «Юридическая контора «Трояновский и Андерсен». Прием посетителей от 10 утра до 7 вечера». Пластов решил, что самое лучшее — встретиться с Тиргиным как бы случайно, на улице. Постояв, зашел в небольшую кофейную напротив, занял столик у окна и, заказав кофе, продолжал наблюдать за выходом из конторы, заодно снова обдумывая положение. Был конец рабочего дня, сотрудники конторы «Трояновский и Андерсен» выходили из подъезда. Многих из них Пластов знал в лицо; к семи вышел и сам Трояновский, пожилой, приземистый, с лысым черепом и крашеными черными усами, но его помощника Пластов так и не дождался. Расплатившись, снова поехал к Московским воротам. Вошел во двор знакомого дома, спустился в подвал к дворнику и около двадцати минут стучал в дверь. Какое-то время ему казалось, что за дверью слышны звуки; он постучал сильней, после этого кто-то закряхтел и заворочался, но дверь ему так и не открыли. Стукнув последний раз, Пластов вышел во двор, огляделся. Пробрался сквозь пролом к собачьей будке, стал к конуре спиной, вглядываясь в пустырь. Сейчас он пытался понять, почувствовала бы собака непривычное ей движение там, вдали, у заводской стены?
Конечно, все зависит от собаки, но опытный пес, безусловно, что-то учуял бы и насторожился. Кроме того, лаз от завода заканчивается точно у собачьей конуры, и, если кто-то решил бы миновать собаку, ему пришлось проламываться сквозь труднопроходимый кустарник. Помедлив, вступил на тропинку. Касаясь плечами кустов и раздвигая ветки, двинулся к темневшим вдали останкам завода; изредка ему приходилось прыгать через ямы, канавы и мусорные кучи. Наконец, когда одна из рытвин оказалась особенно глубокой, Пластов осторожно спустился вниз. Посмотрел вверх: сейчас он стоял будто в колодце. Хотел было взмахнуть на бруствер, но перед ним, отделившись от кустов, выросла и застыла серая фигура. Изъеденное оспой лицо, редкие усики, взгляд, непрерывно дергающийся, не останавливающийся на одной точке. Пластов машинально оглянулся — сзади стоит еще один человек, приземистый, с опущенным на глаза чубом. Оба в потертых ситцевых рубахах, оба держат руки в карманах. Незаметно оглядел кусты — отступления нет. Щербатый покачал головой:
— Ты не смотри, не смотри. Погодь, миленький ты наш. Погодь чуток, голубь. Ты кто будешь-то? — Не дождавшись ответа, бросил: Вань, это он днем тут болтался?
Со стыдом и отвращением к себе Пластов вдруг почувствовал безумный страх. Страх был животным, липким, не зависящим от него. Подвело живот. Почему же такой страх… Вот почему. Дергающийся, ускользающий взгляд щербатого сейчас будто говорил: смерть, смерть… Если у них в карманах ножи, несколько ударов — и все, даже его крики никто не услышит. Выдавил:
— Пропустите немедленно! Позвольте! — Сделал шаг вперед. — Позвольте пройти, господа!
— Он… — сказал задний. — Болтался тут, чего-то вынюхивал.
Щербатый продолжал улыбаться, но рука в кармане напряглась:
— Ага… Кто ж ты будешь-то, мил человек? Ты, может, из полиции? Чего тебе тут такого интересного оказалось?
— Вы не имеете права… — Пластов постарался собраться и успокоиться. Одновременно быстро скользнул по земле взглядом, надо найти хоть камень или кирпич.
Щербатый укоризненно вздохнул:
— Не ищи, голубок ты наш. Нет тебе пути назад, нет.
А не ответишь, кто таков, пришьем, мил человек, и правильно сделаем. Неча тут крутиться, неча вынюхивать. Так кто ж ты таков есть?
Ни в коем случае нельзя говорить им, кто он. Во-первых, это хоть как-то оттянет расправу, во-вторых, скорей всего, они лишь пугают его. Главное для них выяснить, кто он. Вряд ли они действуют по собственной инициативе. Нельзя давать им козырь на случай, если он вырвется.
— Сейчас же пропустите меня. В случае применения силы вы будете наказаны. Я официальное лицо. — Он попытался вспомнить уроки бокса. Бесполезно против двух ножей бокс бессилен.
— Официальное, говоришь? — Щербатый дернул подбородком, как понял Пластов, подавая особый знак заднему.
— Врет, — отозвался задний.
Пластов чувствовал за спиной его дыхание.
— Чужой он, наши ничего не говорили.
— Молчи, без тебя вижу.
Тут же рука щербатого вылетела из кармана вперед. Острие ножа шло точно в живот, но Пластов каким-то чудом сумел увернуться, одновременно прыгнув вперед. Еще в воздухе он ощутил резкий ожог сзади и понял, что чубатый успел ударить. Кажется, нож попал чуть ниже пояса, но времени на размышление не было. Падая, он все-таки не позволил себе упасть, приземлился на ноги и рванулся вверх. Скорее почувствовал, чем увидел — противники на секунду столкнулись, это помогло ему выиграть несколько секунд, и, оказавшись на бруствере, он бросился по петляющей тропинке. Сердце готово было вырваться из горла, сзади, метрах в пяти, слышался резкий хрип и топот догоняющих; сообразив, что далеко не уйдет, он рухнул в мелькнувший на пути просвет в ветках. Быстро отполз в сторону, затих. Он совсем не надеялся, что таким образом скрылся, поэтому, обернувшись, попытался найти среди валяющегося мусора что-то твердое. Увидев ржавый стальной прут, притянул его к себе и, крепко сжав, отвел в сторону. Теперь у него есть какое-то оружие. Прислушался. Кажется, преследователи проскочили мимо. Развернулся, чтобы встретить опасность лицом, — все тихо. Через минуту услышал треск ветвей, его искали где-то совсем близко. Шум, шуршание кустов и ругань то приближались, то отдалялись. Наконец услышал шаги, разговор вполголоса, все стихло, но почти тут же искавшие вернулись; сквозь просвет в кустах Пластов хорошо видел их рубахи. Голос Щербатого прошипел:
— Посмотри сам…
Чубатый, судя по звуку, раздвинул кусты, сказал:
— Нет его, я б увидел… Ушел, сучье вымя…
Щербатый зарычал:
— Ты зачем о «наших» говорил, гад вшивый? Какие «наши»? Мы есть мы. Кто тебя тянул за язык?
— Да я думал…
— Думал… Пошли с того конца посмотрим…
Вскоре Пластов снова услышал треск кустов. Оба еще два раза прошли мимо не останавливаясь. Потом наступила тишина, скоро из кустов донесся писк кузнечиков. Кажется, пытавшиеся его убить ушли, но Пластов, не доверяя затишью, еще около часа сидел в зарослях, сжимая прут. За это время он успел ощупать царапину на ягодице: она была хоть и глубокой, но безопасной, нож распорол брюки и повредил мышцу. Наконец, решив, что ждать здесь ночи бессмысленно, стал пробираться к проспекту. Он двигался ползком, через каждые несколько шагов прислушиваясь; в конце концов, передвигаясь на четвереньках, оказался у самого тротуара. Подумал: вряд ли нападавшие ждут его именно в этом месте. С досадой вспомнил о следах крови на брюках, выпрямился и, заложив руки за спину, встал у края тротуара в ожидании извозчика. Прута из рук он все-таки не выпускал. Эти несколько минут, бесконечно долгих, в течение которых он ждал желанного цокота копыт, дались нелегко. Он старался стоять непринужденно, не привлекая внимания прохожих, но, ожидая нападения, непрерывно косился по сторонам. Наконец показалась пролетка; вскочив на сиденье, Пластов бросил извозчику: «На Моховую, быстро!» Но только после того, как лошадь резво взяла рысью, опустил прут под ноги.
Пролетку попросил остановить у самого дома; расплатившись с извозчиком, на всякий случай взял
