достижения того предела, который он в состоянии вынести». Тут-то и возникает проблема. Результаты испытаний, в которых не происходит телесных повреждений, практически не имеют никакой ценности. Тут нужен кто-то, кто не испытывает боли. То есть мертвец.
Мосс задал вопрос, почему в подобных испытаниях нельзя использовать животных. Но, на самом деле, животные в краш-тестах использовались. Введение к материалам Восьмой конференции по краш- тестам и полевым испытаниям напоминает воспоминания ребенка о походе в цирк: «Мы видим шимпанзе, сидящих в реактивных санях, медведя на катапульте. Мы видим привязанную к катапульте свинью, находящуюся под наркозом, которая врезалась в рулевое колесо…»
Свиней использовали для подобных тестов особенно часто по той причине, что «устройство их внутренних органов напоминает устройство внутренних органов человека», как заявил один из организаторов теста, а также по той причине, что их можно усадить на сиденье в позе, которая достаточно точно соответствует позе человека в автомобиле. Кроме того, насколько я могу судить, сидящая в машине свинья также напоминает некоторых сидящих в машине людей по интеллекту и манере поведения, за исключением того, что свинья не умеет пользоваться прикуривателем и включать радио. В последние годы животных стали использовать в краш-тестах только в тех случаях, когда необходимо было иметь функционирующие органы, которых у мертвецов нет. Например, бабуинов подвергали сильным боковым ударам с поворотом головы, чтобы понять, почему при боковых столкновениях пассажиры так часто теряют сознание. Живых собак использовали для изучения разрыва аорты; по непонятным причинам в таком эксперименте сложно вызвать разрыв аорты у трупа. Надо сказать, что подобные исследования активно критиковались защитниками прав животных.
На настоящий момент животные используются только в одном типе исследований подобного рода, хотя человеческий труп лучше подошел бы для решения такой задачи. Речь идет о детях. Ни один ребенок не завещает своих останков науке, и ни один исследователь не попросит у убитых горем родителей тело их ребенка для подобных экспериментов, несмотря на острую необходимость изучения повреждений детей при авариях, в том числе повреждений, наносимых аэрбагом. «Это действительно серьезная проблема, — говорит Альберт Кинг. — Мы пытаемся использовать для подобных тестов бабуинов, но это плохая аппроксимация. И череп у ребенка не до конца сформирован, а продолжает изменяться по мере роста». В 1993 г. исследовательская группа на медицинском факультете Университета Гейдельберга имела смелость, чтобы предпринять серию испытаний на детских трупах, но сделала это без согласия властей. Появились отклики в прессе, подключилось духовенство, и работа прекратилась.
За исключением данных в отношении детей, пределы выносливости жизненно важных человеческих органов при тупых ударах давным-давно установлены, так что современные исследования с помощью трупов направлены на изучение влияния ударов на удаленные участки тела, такие как лодыжки, колени, стопы, плечи. «Раньше, — говорит Кинг, — попавшие в серьезную автокатастрофу люди прямиком направлялись в морг». Никто не интересовался перебитыми лодыжками покойника. «Теперь в таких катастрофах люди выживают благодаря аэрбагам, и нам приходится задумываться о подобных вещах. Люди выживают, но остаются с перебитыми лодыжками или коленями и никогда не смогут нормально передвигаться. Сегодня это основной тип повреждений при автокатастрофах».
Сегодня вечером в исследовательской лаборатории Университета Уэйна труп помогает изучать влияние ударов на состояние человеческого плеча, и Кинг любезно приглашает меня принять участие в испытаниях. Точнее говоря, это не он меня приглашает. Я спрашиваю, можно ли мне присутствовать, и он мне не отказывает. Вообще, учитывая, какого рода зрелище мне предстоит, а также то, что Альберт Кинг читал мои статьи и знает, что они отличаются от статей, скажем, в «Международном журнале по безопасности автомобильных столкновений», нужно сказать, что он чрезвычайно любезен.
В Университете Уэйна изучением последствий ударов занимаются начиная с 1939 г., то есть значительно дольше, чем в любом другом университете. На стене над входом в Центр по биоинженерии висит плакат: «Поздравляем с 50-летием движения „Вперед с ударом“!» На дворе 2001 г., значит, вот уже двенадцать лет никто не удосужился снять плакат, что, впрочем, вполне характерно для инженеров.
Кинг собирается ехать в аэропорт и поэтому перепоручает меня профессору Джону Каваногу, который будет руководить сегодняшними испытаниями. Каваног одновременно похож на инженера и на молодого Джона Войта [26], если это только возможно. У него лицо сотрудника лаборатории — бледное и невыразительное — и аккуратно причесанные темные волосы. Когда он говорит или следит за чем-то взглядом, у него приподнимаются брови и морщится лоб, что придает его лицу практически перманентное выражение некоторой обеспокоенности. Каваног ведет меня вниз по лестнице в лабораторию. Это типичная по-старому оснащенная университетская лаборатория, все убранство которой сводится к напечатанным на листке правилам техники безопасности. Каваног знакомит меня с Мэттом Мейсоном, который ассистирует сегодня на испытаниях, и Деборой Март, которая пишет диссертацию об ударах, а затем поднимается по лестнице и исчезает из виду.
Я оглядываю комнату, приготовленную для UM006, как в детстве оглядывала подвал дома, опасаясь, как бы оттуда не появился кто-то ужасный и не схватил меня за ноги. Но его еще здесь нет. На сиденье расположился манекен. Верхняя часть туловища склонилась к нижней, голова на коленях, как будто он в отчаянии. У него нет рук, возможно, это и есть причина его горя.
Мэтт соединяет высокоскоростные видеокамеры с парой компьютеров и с линейным импактором. Импактор — это внушительного размера поршень, запускаемый сжатым воздухом и вмонтированный в стальную основу размером с небольшую лошадь. Из коридора доносится шум колес. «Вот и он», — сообщает Дебора. UM006 лежит на каталке, которую везет мускулистый человек с седыми волосами и лохматыми бровями, одетый, как и Дебора, в хирургический халат.
«Меня зовут Рухан, — сообщает мужчина с густыми бровями, — я отвечаю за трупы». Он протягивает руку в перчатке. Я машу рукой, показывая ему, что на мне перчаток нет. Рухан приехал из Турции, где работал врачом. Для бывшего доктора, теперешняя работа которого заключается в одевании и раздевании трупов, он настроен удивительно оптимистично. Я спрашиваю его, трудно ли одевать мертвого, и как он это делает. Рухан рассказывает, а потом добавляет: «Вы были когда-нибудь в доме для престарелых? Это примерно то же самое».
Сегодня вечером UM006 одет в трико синего цвета и такого же цвета леггинсы. Под леггинсами на нем надет подгузник на случай протечки. Горловина трико глубоко вырезана, как у танцора. Рухан подтверждает, что трико куплено в магазине балетных принадлежностей. «Если бы они узнали, им бы это не понравилось!» Чтобы обеспечить анонимность, на лицо трупа накинут белый хлопчатобумажный капюшон. Он похож на человека, который решил ограбить банк, но вместо чулка натянул на голову белый спортивный носок.
Мэтт оставляет свой лэптоп и помогает Рухану опустить труп на сиденье автомобиля, установленное на столе позади импактора. Рухан прав. Работа — как в доме для престарелых: одеть, усадить, пристроить.
Различие между очень старым и больным человеком и мертвецом не слишком велико, граница едва заметна. Чем больше времени вы проводите со стариками-инвалидами (я видела в таком состоянии обоих моих родителей), тем в большей степени вы воспринимаете глубокую старость как постепенный переход к смерти. Старый и умирающий спят все больше и больше, пока однажды не засыпают навсегда. Старики часто становятся малоподвижными, а в какой-то момент уже могут только лежать или сидеть в том положении, в котором их оставят. Они имеют столько же общего с UM006, как со мной и с вами.
Возможно, с мертвым человеком иметь дело даже проще, чем с умирающим. У него ничего не болит, он не боится смерти. Отсутствует неловкое молчание или разговоры на одну и ту же очевидную тему. Мертвецы совсем не ужасны. Полчаса, проведенные мною рядом с моей мертвой матерью, были намного легче тех многих часов, которые я провела с ней, когда она умирала и испытывала боль. Я не хочу сказать, что желала ей смерти. Я просто хочу сказать, что с мертвой с ней было легче. Трупы, когда к ним привыкаешь (а привыкаешь к ним достаточно быстро), удивительно просты в обращении.
Что хорошо, поскольку в этот самый момент здесь только труп и я. Мэтт в соседней комнате, а Дебора вышла куда-то. UM006 был крупным мужчиной, и он все еще такой. Его леггинсы слегка испачканы. Трико охватывает грузное тело. Стареющий супергерой, которого не беспокоит чистота его костюма. Руки спрятаны в рукавицы из такого же полотна, как голова. Возможно, это было сделано для того, чтобы его нельзя было узнать, как это делают с трупами в анатомических лабораториях, но на меня это производит
