шесть секунд ‹…› и перестали. Лицо расслабилось, веки наполовину прикрыли глаза, ‹…› точно так, как мы имеем возможность наблюдать каждый день по долгу нашей профессии. В этот момент я громко и резко крикнул: „Лангий!“ и увидел, что веки слабо приподнялись безо всяких судорожных сокращений, как происходит в обычной жизни, когда человека будят или отрывают от раздумий. Затем взгляд Лангийя остановился на мне, и зрачки сами собой сфокусировались. Это не был взгляд безо всякого выражения, который отличает умирающих людей, с которыми пытаешься заговорить. Это были абсолютно живые глаза, которые смотрели на меня.
Через несколько секунд веки вновь закрылись, медленно и окончательно, и лицо приняло то же выражение, которое было до того, как я окликнул Лангийя. В этот момент я позвал его опять, и вновь безо всякого спазма веки медленно поднялись, и на меня вновь глядели абсолютно живые глаза, возможно, они смотрели даже с большей сосредоточенностью, чем в первый раз. Я попробовал позвать его в третий раз, но никакого движения не произошло, и глаза выглядели остекленевшими, как это бывает у мертвых».
Вы понимаете, конечно, куда ведет этот путь. Он ведет к трансплантации человеческой головы. Если мозг (то есть личность) и окружающие его структуры головы могут сохранять свои функции при наличии внешнего источника крови, почему бы не сделать следующий шаг и действительно не пересадить голову на живое, дышащее тело, которое обеспечит голове нормальный приток крови? Здесь мы перелистнем календарь и окажемся с вами в городе Сент-Луисе, штат Миссури, в мае 1908 г.
Чарльз Гатри был пионером в области трансплантации. Он и его коллега Алексис Каррель первыми осуществили анастомоз — герметичное соединение одного сосуда с другим. В те времена эта задача требовала большого терпения и ловкости, а также очень тонких ниток (однажды Гатри попробовал использовать для этого человеческие волосы). Освоив этот метод, Гатри и Каррель стали использовать анастомоз для трансплантации частей собачьих лап и целых передних лап, а также подсоединяли почки к внешней части туловища в паховой области. За вклад в развитие медицины Каррель был удостоен Нобелевской премии, а более скромный Гатри был незаслуженно забыт.
Двадцать первого мая 1908 г. Гатри успешно осуществил пересадку собачьей головы другой живой собаке, впервые в мире создав двухголовую собаку. Артерии были соединены между собой таким образом, что кровь «целой» собаки сначала проходила через пришитую собачью голову, а затем возвращалась обратно в шею и головной мозг хозяйки и возвращалась в циркуляцию. Книга Гатри «Хирургические операции на кровеносных сосудах и их применение» (Blood Vessel Surgery and Its Applications) содержит фотографию того исторического создания. Если бы не было подписи, могло бы показаться, что на фотографии изображена редкая сумчатая собака, из кармана которой выглядывает голова крупного щенка. Голова второй собаки была вшита в основание шеи первой и повернута пастью вверх, так что подбородки собак были направлены навстречу друг другу, что создавало впечатление интимности, хотя на самом деле их сосуществование должно было быть крайне напряженным. Возможно, такое же впечатление дружеской привязанности производили фотографии, на которых были запечатлены Гатри и Каррель, отношения которых, однако, также являлись далеко не безоблачными.
Как и в случае с головой месье Ганьи, слишком много времени (двадцать минут) прошло от момента отделения головы до момента восстановления циркуляции, чтобы головной мозг собаки мог сохранить все свои функции. Гатри зарегистрировал ряд примитивных движений и основных рефлексов, аналогичных тем, что зафиксировали Лаборд и Хайем: сужение хрусталика, подергивание ноздрей, «возбужденные движения» языка. Только одно замечание Гатри свидетельствует о возможном присутствии сознания в перевернутой собачьей голове: «5.31: Выделение слез…» Обеих собак усыпили приблизительно через семь часов после проведения операции, когда начались осложнения.
Впервые собачья голова смогла насладиться (если это слово уместно) полным сохранением церебральных функций в экспериментах, проведенных асом трансплантации Владимиром Демиховым [49], работавшим в Советском Союзе в 1950-х гг. Демихов минимизировал время кислородного голодания трансплантируемой головы с помощью «машины, сшивающей кровеносные сосуды». Он пересадил двадцать щенячьих голов (точнее, верхних частей туловища с головой, плечами, легкими, передними лапами и пищеводом, который опорожнялся наружу) во взрослых собак, чтобы посмотреть, каким образом и как долго они смогут просуществовать (обычно эксперимент продолжался от двух до шести дней, однако одна двухголовая собака прожила двадцать девять дней).
В своей книге «Пересадка жизненно важных органов в эксперименте» Демихов приводит записи и фотографии, относящиеся к «Эксперименту № 2» от 24 февраля 1954 г. Эксперимент состоял в пересадке головы и передних лап месячного щенка к шее взрослой сибирской лайки. Записи отражают активное, если не радостное, существование щенячьей головы.
«9:00. Донорская голова активно пьет воду или молоко и дергается, как бы пытаясь высвободиться из туловища реципиента.
22:30. При попытке уложить реципиента на кровать пересаженная голова до крови укусила одного из ассистентов за палец.
26 февраля, 18:00. Донорская голова укусила реципиента за ухом, так что реципиент взвизгнул и затряс своей головой».
Двухголовые собаки Демихова обычно погибали в результате иммунных реакций. Подавляющих иммунитет лекарств тогда еще не существовало, поэтому иммунная система целой собаки отвергала чужеродное тело другой собаки как враждебное. Демихов бился о глухую стену. Он пересадил практически все части и комбинации частей тела собаки другим собакам [50], а потом закрыл лабораторию и исчез.
Если бы Демихов был более осведомлен в вопросах иммунологии, его научная карьера могла бы сложиться совершенно иначе. Он смог бы понять, что головной мозг пользуется так называемой «иммунной привилегией» и может жить, пользуясь кровью другого организма, без отторжения на протяжении нескольких недель. В частности, гематоэнцефалический барьер защищает мозг и предотвращает его отторжение, в отличие от других органов и тканей. Вскрытие показывало, что различные ткани пересаженных собачьих голов в экспериментах Гатри и Демихова начинали отекать и кровоточить через пару дней после операции, в то время как головной мозг был в полном порядке.
И вот тут начинаются странности.
В середине 1960-х гг. нейрохирург по имени Роберт Уайт начал проводить опыты с «изолированными образцами мозга», то есть с живым мозгом, взятым у одного животного и подключенным к системе циркуляции другого животного. В отличие от экспериментов Гатри и Демихова с целыми головами, изолированные мозги, лишенные лиц и органов чувств, обладали только функциями памяти и мышления. Учитывая, что многие из этих собачьих и обезьяньих мозгов вживлялись в шею или брюшную полость других животных, это было к лучшему. Мало интересного можно найти в чужом животе, это не то место, где хочется поселиться на всю оставшуюся жизнь.
Уайт подумал, что большинство нормальных функций головного мозга в процессе трансплантации можно поддерживать путем охлаждения мозга для замедления процессов клеточного распада (этот подход используется сегодня при извлечении органов для трансплантации). В результате индивидуальность (психика, дух, душа) животных могла продолжить существование без собственного тела или каких-либо собственных чувств внутри другого организма. На что это могло быть похоже? Какова цель подобного эксперимента? Собирался ли Уайт в один прекрасный день пересадить человеческий мозг? Что представляет собой человек, в голове которого рождаются подобные идеи?
Чтобы ответить на эти вопросы, я решила навестить Уайта в Кливленде, где он жил после ухода на пенсию. Мы договорились встретиться на станции метро Health Care Center, расположенной под зданием лаборатории, где он провел свои исторические эксперименты и которая была сохранена как музей. Я приехала на час раньше и бродила вокруг метро в поисках местечка, где можно было бы выпить кофе и еще раз проглядеть статьи Уайта.
Мне не попалось ничего подходящего, и поэтому я отправилась в госпиталь и уселась на газоне возле паркинга. Я слышала, что Кливленд переживает что-то вроде второго рождения, но, по-видимому, это относилось к какой-то другой части города. Скажу только, что я не согласилась бы провести здесь остаток дней, хотя, наверное, в некоторых кварталах жить все же лучше, чем в животе у обезьяны.
Уайт ведет меня по госпитальным коридорам. Мы проходим через отделение нейрохирургии и поднимаемся по лестнице в его бывшую лабораторию. Сейчас ему семьдесят шесть лет. Он похудел со
