— Вот отсюда. Читай, что тут написано. Я склонилась над столиком.
— Это из второй главы, — начала я, — и в ней говорится:
Все, что не длится вечно,
Кажется нам таковым.
Комендант опустил взгляд и какое-то время изучал прочитанное.
Когда он снова посмотрел на меня, глаза его блестели, словно он готов был расплакаться. И в голосе его прозвучал гнев и даже некое беспокойство:
— Что это значит? — требовательно спросил он.
— Это о нашей жизни, — ответила я тихонько, — О наших друзьях, семье, работе, теле. Пока они с нами, когда мы видим их, прикасаемся к ним, нам кажется, что они вечно пребудут с нами. Но они рано или поздно покидают нас.
Лицо его напряглось.
— Здесь об этом не сказано.
— Именно это здесь и сказано, смею вас заверить, сударь.
— Ты лжешь. Ты просто что-то придумываешь, пытаясь улизнуть с этой вещью, с вещью, которую ты украла. Но в этой книге говорится не об этом. Это книга о йоге, величайшая книга о йоге, а йога — это… ну, йога — это любой знает, это упражнения, нечто, что можно сделать, особые упражнения, чтобы стать здоровее, освободиться от неприятностей, неприятностей в теле, — и он склонился надо мной, и это движение вновь заставило его невольно скривиться от боли.
— Здесь сказано об этом, — повторила я.
Комендант вытаращился на меня и захлопнул книгу. Я потянулась, чтобы обернуть ее, он его рука тяжко легла поперек страниц.
— Я удержу ее, — произнес он без выражения.
— Но она нужна мне.
— Вполне возможно, но это не имеет значения. Ты тоже остаешься.
У меня аж рот открылся, и слезы бешенства и страха навернулись на глаза, как бы я с ними ни боролась.
Комендант с некоторым трудом поднялся и теперь взирал на меня с высоты своего роста.
— Поглядим, не донесет ли кто о пропаже книги. Это займет…
несколько дней. За это время у тебя будет возможность доказать, что книга эта действительно твоя.
— Но… как? — выкрикнула я.
— Проще простого, — улыбнулся он, но все еще с некоторым напряжением, — у меня есть сложности, знаешь ли. У меня больная спина, больная… с очень давних пор. Покажешь, как можно выправить мне спину, и если у тебя получится, тогда мне будет ясно, что ты знаешь йогу, и я смогу поверить, что книга принадлежит тебе. Поняла? — спросил он, явно завершая разговор.
— Но… — начала было я.
— Пристав, — позвал он, — заприте ее.
Глава 2. Непреходящее благополучие
Грубо схватив за руку, пристав отвел меня к средней камере, втолкнул внутрь и запер дверь на засов. Минуту спустя он вернулся с куском грубой веревки.
— Повяжи собаке на шею.
— Пес останется со мной, — сказала я, безуспешно пытаясь подражать бабушкиному повелительному тону.
— Никаких собак в тюрьме, — отрезал он. Я какое-то время стояла, не двигаясь, и взирала на него, а потом просто расплакалась. Хоть как-то, но это подействовало.
— Я его привяжу снаружи, — проговорил он, стараясь изобразить суровость, — Будешь видеть его через окно, — и он указал палкой на заднюю стену с маленьким зарешеченным окошком.
— А еда? А вода? — спросила я.
Он глянул на меня с недоброй ухмылкой.
— Та же, что и у тебя.
Тут он нетерпеливо постучал палкой по полу, и я осознала, что мне крепко повезло, что пристав хотя бы не собирался попросту убить Вечного. Я повязала веревку и велела своему маленькому льву потерпеть — сейчас не время вгрызаться людям в ноги. Он вел себя смирно и, кажется, все понимал — мы через многое прошли вместе, и вот опять случилось нечто, что необходимо пережить, чтобы достичь поставленной цели.
Я действительно могла видеть его в окно, и, когда сгустились сумерки, мы обнаружили небольшое отверстие у основания стены. Через него я могла высунуть руку наружу и погладить Вечного по носу, стоило только как следует потянуться, но земля у стены была плотно завалена мусором. Я встала на цыпочки у окна и выглянула наружу — под стеной тянулась канава, оканчивавшаяся на углу здания небольшой стоячей лужей нечистот. И тогда я поняла, что обнаруженная мною дырка в стене предполагалась служить мне отхожим местом, и я обернулась к передней стене моей камеры.
Пристав все еще сидел напротив, на скамеечке, безжалостно вперившись в меня глазами, в которых я разглядела некое подобие голода — вроде того, какой мог бы быть к бутыли с брагой. И тут я с ужасом осознала, что это может стать самой страшной частью моего заключения — быть все время на виду, день и ночь, перед любым, кто бы ни пожелал поглазеть, бодрствую ли я, сплю ли, или даже справляю нужду.
Поначалу я решила, что никто ничего не должен видеть, но потом я села и задумалась о том, как поступил бы мой Учитель — что сделала бы Катрин. Слова Мастера, слова Патанджали, который тысячу лет назад написал ту самую книгу, что лежала сейчас на столе у коменданта, пришли мне на ум, озвученные голосом Учителя:
И они осознают, что
Само их тело есть тюрьма.
В каком-то смысле мы все находимся в тюрьме, от которой лишь смерть может освободить нас. И все прочие тюрьмы, в таком случае, всего лишь некая точка зрения. Здесь я получила замечательную возможность стать сильнее и, вероятно, помочь другим — тем, кто находился рядом, включая пристава, — каждому, кто находился в своей собственной тюрьме. И с этим я улеглась отдыхать на кучу соломы в углу.
Проснувшись, как обычно, до рассвета, я проделала свои обычные утренние практики. Давным-давно поняла я, что неукоснительная ежедневная практика — выше жизненных трудностей, которые вечно возникают, чтобы помешать мне практиковать. Хорошо еще, что в тюрьме было темно, и единственным долетавшим до меня звуком было тихое похрапывание человека в соседней камере. Это означала, что он хотя бы не был мертв.
Закончив, я села поразмышлять. Я думала о коменданте и его больной спине. Я могла бы
