себе. Только особые зёрна внутри нашего разума заставляют видеть её такой. Зёрна этой женщины были другими, совершенными — вот и всё. Она шла по воде, и вода для неё была твёрдой, как гранит. А друзья на лодке? Они ведь тоже имели какие-то свои семена, раз смогли увидеть, как эта женщина идёт по воде! Раз есть особые зёрна, позволяющие видеть воду твёрдой и ступать по ней, то есть и такие, которые позволяют видеть такое чудо — они похожие, только чуть менее совершенные…
Комендант смотрел в окно в каком-то оцепенении.
— Ты хочешь сказать… — прошептал он, — что мы… Я как раз об этом хотел спросить… Допустим, кто-то, ну хоть караульный, уже почти вырастил свой сад, и сам себе в зеркале он уже кажется существом из чистого света. И если нам он кажется обычным человеком из мяса и костей, так это только потому, что… Значит, чтобы увидеть, какой он на самом деле, нужно…
— Самим стать такими же или почти такими, как он, — кивнула я.
— Значит, то, что мы не видим ангелов, в которых превратились те, кто изучал книгу Мастера раньше…
— Ещё не доказывает, что их не существует. В конце концов, спросите любую корову…
— Существует ли…
— Перо! — воскликнули мы хором. Потом рассмеялись, обнялись и долго сидели так, словно видели друг друга в последний раз.
Глава 47. Благодарность
Несколько дней спустя, поздним вечером, когда все уже разошлись по своим комнатам, Бузуку тихонько окликнул меня:
— Пятница, ты спишь?
— Нет, — ответила я. Мы с Вечным, как всегда перед сном, сидели у окна и смотрели на звёзды.
— А-а… — Он немного помолчал. — Ты знаешь, я ещё не всё тебе рассказал.
— О чём? — встрепенулась я. В душе шевельнулось нехорошее предчувствие.
— Понимаешь, в том письме… от твоего дяди… ну… которое я получил год назад…
— Что там было? — воскликнула я с отчаянно колотящимся сердцем.
Неужели что-то с мамой?
— Там в конце было кое-что ещё… он писал, что это послание к посланнику, и передать его нужно после того, как тот передаст то, что должен. Мне кажется… наверное, можно считать, что всё передано.
— Да, думаю, почти всё, — вздохнула я.
— Ну вот… — грустно продолжал Бузуку. — Он… — Голос его дрогнул. — Он написал, что самые лучшие учителя снова становятся учениками, а потом что-то ещё… про какую-то воду или реку… Вот и всё.
Я снова посмотрела на звёзды и подумала обо всех, кто смотрит на нас оттуда. Потом вздохнула.
— Я поняла, мой принц.
За гигантскими шагами министра поспеть было непросто. Комендант, и тот выбился из сил.
— Сюрприз! — весело повернулся к нам великан. — Люблю сюрпризы!
Хорошо бы вся семья была в сборе! — Он прошёл ещё десяток шагов и, остановившись, глубоко вдохнул всей грудью. — Какой здесь воздух! Вы не представляете, какое это удовольствие после столицы. — Подождав, пока мы поравняемся с ним, он обратился к коменданту: — Скажите мне ещё раз, Кишан, вы уверены… Пристав точно не имел отношения к фальшивым рапортам?
— Ни малейшего, — мрачно ответил комендант. — Это была моя идея, господин.
— А как у него… Нет у него каких-нибудь проблем, которые могли бы помешать службе?
Я взглянула на коменданта. Он был весь в напряжении. Что происходит, я не знала, но чувствовала, что одним-единственным словом он может погубить карьеру пристава навеки. Покосившись на меня, комендант покачал головой.
— Нет, господин, никаких. Он примерный офицер и хороший семьянин.
— Вот и отлично! — воскликнул министр. — Полный порядок.
Мы пересекли пастбище и подошли к дому пристава. Оставив нас у калитки, министр подошёл к двери и постучал. Пристав показался на пороге, бодрый, подтянутый и аккуратно одетый. На его свежее улыбающееся лицо было приятно смотреть. Сбоку выглядывали жена и сын. Судя по всему, они только что закончили утренние позы и сидение в тишине.
— Приветствую вас в этот чудесный день! — нарушил тишину гулкий бас министра.
Письмо перешло из рук в руки. Пристав вскрыл конверт, прочёл… и едва устоял на ногах от радости и удивления. Это был официальный указ о назначении его новым комендантом тюрьмы.
Прежний комендант стоял рядом со мной, и я чувствовала, как колотится его сердце. Он улыбнулся и помахал рукой, поздравляя счастливую семью. Лицо пристава на мгновение омрачилось, он вопросительно взглянул на бывшего начальника. Тот с улыбкой подмигнул ему, и пристав опять повеселел. Министр распрощался, и мы отправились назад через луг, на этот раз в похоронной тишине. Войдя в заросли возле реки, за которой начиналась территория тюрьмы, министр вдруг остановился как вкопанный.
— Смотрите! — показал он. — Вон там…
Мы обернулись. В косых лучах утреннего солнца можно было разглядеть фигуру человека, ведущего в поводу лошадь.
— Странно, — заметил министр. — Совсем хромая… — Животное и в самом деле сильно припадала на одну ногу. — Кому понадобилось держать такую лошадь? Она же только корм переводит!
Мы с комендантом переглянулись.
— М-м… это караульный, господин, — смущённо объяснил он.
— Караульный? Наш караульный?
— Да, господин.
— Но… зачем ему лошадь, тем более такая?
— Он… — Комендант запнулся. Я подбодрила его бабушкиным взглядом. Не стоит закладывать дурные семена, тем более в такие моменты. Лучше сказать правду.
— Он подбирает брошенных животных, господин. Держит их в загоне за тюрьмой и ухаживает за ними.
Министр удивлённо посмотрел на коменданта, потом снова стал наблюдать за странной парочкой. Человек и лошадь перешли луг и остановились на высоком берегу реки. Хромая кобыла испуганно косилась на крутой глинистый склон и упиралась, натягивая повод.
— Ну же, давай! — ласково подбадривал её караульный. — Не бойся, моя хорошая. Мы уже почти дома. Он посмотрел вниз и стал медленно спускаться. Кобыла тряхнула головой, капрал выпустил повод и, не удержавшись на ногах, шлёпнулся в грязь. Мы затаили дыхание. Он не торопясь встал и со вздохом оглядел испорченные брюки и рубашку.
— Ну вот, как я теперь покажусь министру? — вздохнул он. Потом шагнул к лошади и… звонко рассмеявшись, прижал её голову к своей груди. Потом положил руку ей на холку, и они стали спускаться вместе, бок о бок.
Министр наблюдал эту душещипательную сцену, раскрыв рот от удивления.
— Сколько в нём скромности! Сколько сострадания! — восхищался он. — За все годы работы в министерстве я понял одну вещь, — обернулся он к нам. — Человека можно научить делать любую работу. Думаю, даже мою.
По крайней мере, рутинную часть. Любого дурака можно научить. А вот человек с чуткой душой, скромный и способный сострадать — это настоящее сокровище. Научить этому практически невозможно. — Он снова оглянулся на караульного, который переводил лошадь вброд через реку. — Между тем, я не становлюсь моложе, — покачал он головой и вдруг решительно вышел из кустов и стал спускаться по