можешь жить. Пусть он войдет в горло глубоко, чтобы ты могла только хрипеть мое имя. И когда твой язык будет прикасаться к пище, ты будешь вспоминать мой вкус. Узнай, какой я на вкус, сладкая. Позволь показать тебе.
Мэри открыла рот, и язык ее начал танец на толстой головке, а после она вобрала его почти до основания.
– Святые небеса! – выдохнул Михаэль, сделав выпад. Она посмотрела ему в глаза, ускорила темп, – все, как ему нравилось, – и, вопреки приказу, вопреки предупреждению, просунула руку себе между ног. – Мэри!
Ее глаза радостно блеснули, рука вернулась к его бедру.
– Еще! – простонал Михаэль, напирая. – Глубже!
Она застонала и взяла еще часть. Михаэль потерялся среди Ангелов, эта женщина – его суть в ином обличие. Ненасытная, страстная. Он ее без остатка…
Михаэль схватил Мэри за волосы, оторвал от члена, невзирая на недовольство, лег сверху, припечатывая к кровати, к своему телу, нетерпеливо насадил на себя.
– Ты его подготовила, – сказал, перенеся вес на свои руки. – Теперь лети.
– Ты… – она повела бедрами и спросила первую глупость за время их знакомства. – Ты… Боже… снова… выдержишь?
Михаэль рассмеялся.
– Вопрос в другом сладкая: выдержишь ли ты?
И начался полет, во время которого Мэри шептала:
– Нет, не могу!
И тут же меняла решение:
– Не останавливайся!
А после обмякла в сильных руках и за все золото мира не была готова открыть глаза. Но когда Михаэль попросил об этом, устало приподняла ресницы. Графа окутало зеленое облако, темное, пресыщенное, неповоротливо-ленивое.
– Да, – он утолил эго, – теперь спи.
Мэри свернулась клубочком, и уснула. Кажется, подчиняться этому самодовольному графу, не так уж плохо – успела мелькнуть мысль. А после исчезла Англия, Лондон и любовник из девятнадцатого века. Она стояла, прислонившись к кирпичной стене незнакомого дома, и бессмысленно смотрела, как бомж копошится возле большой картонной коробки. Луна заменяла фонарь в этом квартале, и ее свет показал лицо бездомного. Бьянка!
Мэри, оцепенев, выхватывала из темноты детали: спутанные длинные пряди некогда роскошной гривы, грязные джинсы, болтающие вокруг тощих бедер, припухшие губы с запекшимися капельками крови, дрожащие руки в ссадинах, кеды с чужой ноги. Луна показала двух мужчин. Один жестикулировал и что-то доказывал на смеси английского с французским, второй смотрел в сторону Мэри, словно видел ее, и молчал.
И вдруг она узнала второго: Пол. Но он не мог видеть ее, не так ли? Или мог, если это сон? А, может, она вернулась? Горло Мэри пересохло от страха. Нет! Она не хотела возвращаться! Пожалуйста, нет! И Пол, будто услышав ее, презрительно отвернулся.
– Мало, – говорил первый, пересчитывая деньги, – за сестру мало. Если хочешь вернуть, плати больше. Я кормил ее, одевал, я мыл ее тело, ухаживал, как за королевой.
Пол достал деньги, отдал, не считая. Дерзкий смех разорвал ночь. Бьянка, ей надо вернуться в клинику… Мэри сжала виски от невыносимой боли. Она должна вернуться, помочь ей, она найдет деньги…
– Он будет рад, если ты вернешься, – сказал женский голос за спиной Мэри. Она обернулась, но не отпрянула, рассмотрев собеседницу. – Здравствуй.
Мэри кивнула, поборов удивление, ответила:
– Здравствуй.
Она не знала, что сказать той, что так на нее похожа. Той, чью жизнь она заняла.
– А ты хочешь вернуться? – спросила и замерла, боясь услышать, что да.
Ее двойник пожала плечами, усмехнулась, выровняла спину по-королевски – традиции и воспитание не отпускали.
– Нет, там все умрут.
Они стали напротив друг друга, изредка бросая взгляды на разыгравшуюся сцену в нескольких метрах.
– Здесь пока тоже не гарантируют вечную молодость, – Мэри прикусила язык, наказывая себя за болтливость. Она не знала, что делать, если леди Элфорд попросит вернуться.
Но та уже, видимо, приняла решение.
– Да, но шансов больше, – сказала жестко. – И не могу представить жизни без интернета.
Они обменялись улыбками, и воздух вокруг них накалился.
– Что?… – Мэри удивленно приподняла бровь – дурная привычка графа.
– Странно, – леди Элфорд протянула к ней руку и услышала потрескивание, ощутила жар в ладонях, и притяжение, которое просило не останавливаться, рискнуть. Она прикоснулась к Мэри, и обе с трудом втянули в легкие воздух. Тысячи зарядов пронеслись через прикосновение, тысячи пазлов замелькали перед глазами, складываясь в мозаику.
Мэри и в свою очередь тянется к леди Элфорд.
И поток воспоминаний смешивается.
– Ты хотела переспать с конюхом, – удивляется Мэри.
– Ты переспала с графом, – удивляется леди Элфорд.
Прошлое и настоящее доступно обеим. Почему? Зачем?
Мэри видит голубое облачко, маленькое, невесомое, больше похожее на туман или дымку джина. Да, дымка джина, потому что облако в хрустальном шарике, и перекатывается с одной ладони на вторую. Игрушка?
Красивая рыжеволосая девочка держит шар в руках, ее взгляд устремлен в пропасть, пульсирующую всеми оттенками синего. Рядом с девочкой стоит мальчик, и глаза слепнут от его красоты, а зависть продирается в душу. Он старше, он с девочкой, чтобы помочь, он говорит ей об этом, но она громко смеется и роняет шар. Он не разламывается, а превращается в два, меньше, и не одинаковых по размеру.
– Красивые, да? – девочка трусит один из них, выбивая что-то смутно похожее на вздох. Встряхивает второй шарик – второй вздох. – Смешные. Можно я оставлю их себе?
– Нет.
– Я сделала волшебство и не могу подарить себе?
– Волшебство сделал Он, – сказал мальчик и обернулся, проверяя, нет ли свидетелей. Слишком много времени они провели здесь, могут возникнуть подозрения, и как ему жить без Эсмы? – Брось один, как предначертано, второй – так далеко, как сумеешь.
Еще один кусочек мозаики становится на пустующее место, и Мэри видит маленькую девочку, возле которой суетятся счастливые родители. Ей не нужно объяснять, она знает, это леди Элфорд, будущая хозяйка ЭлфордХауз. Она смотрит так серьезно из колыбели, и часто плачет, тоскуя об утрате. Она пока еще помнит…
Третий пазл крутится и обретает форму. Маленькая девочка снова претерпевает боль рождения. Она не понимает, почему снова, потому что помнит, как секунду назад ее уже вынимали из тепла и уютного гнездышка. Но она успокаивается, как только встречается взглядом с двумя людьми. Простыми, но с океаном тепла и любви. Говорили, женщина не может родить, говорили бесплодна. Она для них Ангел, и девочка не обращается с жалобой к Всевышнему, она добровольно отказывается от воспоминаний.
Четвертый. Пустота, агрессия, замкнутость, злость, непрекращающееся чувство одиночества, огромная
