Я потянулась к нему всем своим существом и поцеловала. Слишком долго я была одинокой. Мое тело смирилось с таким положением вещей. И меньше всего на свете я хотела, чтобы он почувствовал себя хоть в чем-то виноватым передо мной.
Он по-прежнему не шевелился. Его рука скользнула между нами и погладила ноющую плоть. Боль медленно растворилась во мне. Его ласка была такой нежной. Я вновь начала плавиться под ним. Напряжение спадало, пока я окончательно не ощутила его внутри себя. Это чувство стало настолько приятным, что практически напоминало блаженство.
Эйдан пошевелился, и я снова вскрикнула, но не от боли на этот раз. Он все прекрасно понял, и повел меня в ритме самого древнего танца любви.
Удовольствие становилось все более острым. Я вцепилась руками в его плечи и попыталась сесть, чтобы вобрать его полностью. Но он подхватил мои бедра, и с силой притянул меня к себе. Я закричала. Показалось, что еще несколько таких толков, и я взлечу, рассыплюсь, растворюсь. Он снова притянул меня к себе, еще раз, и еще, пока, наконец, я не потеряла рассудок. Я была здесь, с ним, в нем, вне него, далеко, и везде сразу. Судорога скрутила мое тело, и экстаз стал невыносимым. Я стонала. Сильно, громко, не стесняясь быть услышанной посторонними ушами. Только его имя на губах имело значение, только моя любовь к нему была самой главной сейчас. В это же мгновение Эйдан выгнулся надо мной, и, совершив последнее движение, прокричал:
— Сафина…
Это было лучше, чем оргазм. Услышать свое имя из его уст в этот момент было лучше, чем тысячи оргазмов, достигнутых одновременно.
Эйдан упал на меня и не двигался в течение нескольких минут. Наконец, его дыхание стало спокойным, и он, приподнявшись на локтях, улыбнулся.
— Ты так очаровательна, когда испытываешь удовольствие.
Он не дал мне возможности ответить. Поцелуй был нежным, а губы теплыми и сладкими.
Через четверть часа, когда мы забрались под одеяло и попытались уснуть, я вспомнила, что так и не сказала ему о самом главном.
— Эйдан, ты спишь? — спросила я.
— Угу, — промычал он.
— Эйдан, я люблю тебя.
Он открыл глаза, и, не мигая, смотрел на меня в течение нескольких секунд. Затем протянул руку, и, притянув за затылок к себе, жадно впился в мой рот поцелуем.
— Теперь я знаю, где мое счастье, — прошептал он.
— Где же?
— Оно в тебе. Ты и есть мое счастье. То, ради чего стоит жить.
Когда я проснулась, вокруг было довольно светло. Эйдан лежал рядом, опираясь на локоть, и смотрел на меня.
— С добрым утром, любимая, — он наклонился и коснулся моей груди губами.
— С добрым, — улыбнулась я и залилась краской, как молодая девчушка.
Слегка поглаживая мой живот, он тихо спросил:
— Что тебе снилось?
— Не помню. Наверное, опять ты.
— Ты видишь меня во сне?
— Сегодня — трижды, — усмехнулась я и зарылась головой в подушку.
— Кажется, я видел тот же сон, — засмеялся он.
— Правда? — продолжала шутить я.
— Или это был не сон? — подыгрывал мне Эйдан.
— Просто, если помнишь, ты еще два раза случайно меня будил.
— А по-моему, в твоем 'случайно' прослеживается чей-то тонкий расчет.
— Ну, какой здесь расчет? Не могу же я спать на собственной кровати с тобой и не прижиматься к тебе.
— Это, смотря как прижиматься, — засмеялся Эйдан.
— Можно подумать, что во всем виновата только я одна…
— Конечно, ты же знала, что я не смогу удержаться, вот и пользовалась своей властью. А теперь уже утро, а я совершенно не расположен к работе.
— Эйдан… — засмеялась я.
— А если серьезно, я когда-нибудь тебе снился?
— Я не помню своих снов. Но тогда, в больнице, перед тем, как я пришла в себя, мне снился ты.
— Правда? И что это был за сон?
— Мы с тобой уединились в какой-то комнате. Я была моложе, да и ты тоже. Мы обсуждали что-то. Я не помню, что, но тебя, казалось, это не волновало. Ты позвал меня, и я не смогла устоять. Странный сон, — засмеялась я. — Особенно салатовые обои вокруг!
— Что ты сказала?
— Что?
— Обои…
— Ну, да, странные такие, салатовые с…
— Зелеными гладкими цветами?!
Я оторопела.
— Откуда ты знаешь? Тебе снился тот же сон?
— А что еще было в той комнате? Опиши.
— Не помню. Камин по-моему, кровать какая-то в углу. Да, и большая фотография с подсолнухами на стене, такая, черно-белая.
— Не может быть, — лицо Эйдана перекосило в какой-то непонятной гримасе.
— Эйдан, в чем дело?
Он приподнялся на кровати:
— Это моя спальня, Сафина. Ты только что описала мне мою комнату! Салатовые обои с цветами, камин, кровать, подсолнухи — все! Откуда тебе это известно?
— Я фамилии твоей не знала месяц назад, а ты говоришь про свою комнату!
— А сколько лет нам было?
— Не знаю. Тебе я бы дала не более двадцати пяти.
— Ерунда какая-то. Тебе снится моя комната, в которой ты никогда не была.
— Эйдан, это всего лишь сон! Ты придаешь ему слишком большое значение. Твой отец состоятельный человек, может я видела интерьер в каком-нибудь журнале и случайно запомнила?
— Вполне возможно.
— Забудь. Я хотела о другом с тобой поговорить.
— Да, я весь во внимании.
— Эйдан, мы никогда не обсуждали с тобой то, что произошло.
Он лег на спину и тяжело вздохнул.
— О чем здесь говорить, Сафина? Ты жива — это самое главное!
— Я боюсь, что ты винишь себя во всем произошедшем.
— Сафина!
— Я не понимаю почему, Эйдан? Это глупо.
Он не выдержал и взорвался. Как будто все, что он так долго прятал внутри, в один момент выплеснулось наружу.
— Сафина! Ты представляешь, что я испытал, глядя на твое бездыханное тело на столе? Что ты хочешь узнать? Что я почувствовал, когда увидел твою кровь, размазанную по всему залу, или, о чем думал, когда тебя кромсали пять часов? Мало того, что я был капитаном этого корабля и отвечал за тебя! Я обязан был заботиться о тебе, потому что…
Он запнулся и посмотрел на меня.
— …Потому что я влюбился в тебя сразу, как только встретил на этом корабле. Боже, я даже не знал,
