– Хороший актёр сумеет выкрутиться из любой ситуации. Кроме одной.
– Да ну! Какой же?
– Если он забывает, что играет роль, и становится самим собой. И каждый актёр боится именно этого, и больше ничего.
– А я думал наоборот, когда актёру не надо играть, он является самим собой, и получаются самые лучшие роли.
– Ты понял, какую чушь сейчас сказал?
– Нет.
Егор закинул левую ногу на правую, а правую руку сунул под левую ногу. Левой же рукой он попытался удержать сигарету и внимание. Даша поймала его за хвост и растолковала:
– Единственная роль, которую ты никогда не сыграешь – это роль самого себя.
– Это ты намекаешь на то, что страх – следствие ролевого поведения. Но мы играем роли всегда! Человек никогда не бывает самим собой в силу социальной принадлежности!
– А когда он только что родился?
– Он уже чей-то сын или дочь, у него уже есть имя. Дорогая Даша, глупо отрицать то, что страх свойственен человеческой природе. И ты не убедила меня!
– Да, видать, плохой из меня Шварценеггер… – Даша качнула икрами и поправила накладные бицепсы. – Разреши подойти к проблеме с другой стороны. Скажи, дорогой, чего ты больше всего боишься?
– Я боюсь, моя бесстрашная самозванка, что наступит предсказанный жрецами Святого Грааля день, и на Землю по нитевидным молниям спустятся с Луны фиолетовые огурцы-кровососы в хитиновых скафандрах. И потом окажется, что мои митохондрии больше всего подходят для скрещивания с их вакуолями по закону умножения потомства посредством его деления. Они выберут меня в качестве подопытного помидорчика, и я навсегда останусь эдаким недочеловеком-переогурцом, заформалиненным в их центральный лабораторный куб. И единственной моей надеждой будет надежда на смерть из-за роковой ошибки в эксперименте, которую наши фиолетовые овощи по разуму допустят разве что в кошмарном сне, желая подразнить моё навечно уязвлённое самолюбие.
Егор выплеснул всё это на одном дыхании, закашлялся, нетерпеливо растоптал останки сигареты и добавил:
– Всё, бросаю курить. Не люблю я это тело – но всё же оно моё.
– К сожалению, – Даша приобрела привычное телосложение и окрас. – Любви к себе нас не научат даже в кошмарном сне папы Римского. Но, к счастью, каждое тело нам даётся не навсегда, каким бы оно ни было прекрасным.
– Так ты что, любишь тело, но отрицаешь секс?
– Я не отрицаю секс.
Если бы у главного режиссёра театра «Современник» жил боливийский попугай с розовым хохолком, то сейчас эта гордая птица, подобно большому соколу, взмыла бы в небо, но ненадолго. Она бы перелетела через Чистопрудный бульвар, обогнула бы шелестящие юным зелёным загаром кроны деревьев и плавно бы приземлилась на левое плечо Даши. Фома Винтюк (а именно так звали бы попугая) услышал бы слова Егора и ничего бы ему не ответил – потому что, если человек не понимает с первого раза, то будь ты трижды замороженным попугаем или четырежды замороченным Винтюком – в разговоре с актёром всегда лучше загадочно промолчать в ответ. В крайнем случае, можно мило кивнуть и про себя отметить: «Он не глупый, а я не умный. Мы просто плывём на разных волнах – он на синей, а я на девятой».
Егор мило кивнул, и Даша его передразнила, после чего пальнула тремя глазами в ближайшего мужчину со словами:
– И всё-таки, чего ты боишься?
– Наверно, честно ответить на твой вопрос, – Егор отвернулся и краем глаза уставился на почти безоблачное небо.
– Меня, как психолога… – начала Даша, но икнула и прикрыла рот ладошкой. Поздно: слово – не Джек Воробей, Кракену не скормишь.
– Меня, как бывшего психолога… – Она решила исправить ситуацию, но поздно: слово – не параллелепипед, выговорил раз – не повторишь.
– Меня… как бывшего в прошлой жизни психолога… больше всего волнуют пациенты, которые утверждают, что у них нет проблем. У таких людей как минимум две проблемы: с самооценкой и с доверием.
Даша увидела, что Егор заливается лошадиным смехом:
– Ну какой же ты бывший психолог! (ха-ха-ха!) Ну ты посмотри на себя в зеркало, что ли! (ха-ха-ха!) Ну не смеши мои лапти, валенки и портянки! Ну, я сейчас лопну от смеха, как андалузский колобок!
Егор катался по лавочке, как упомянутое хлебобулочное изделие по лисьему носу, и был похож на смайлик из «аськи» под названием «LOL».
Га-га-га-га-га-га!
Ещё Аристофан Савойский утверждал, что смех – лучшее лекарство от страха, если не учитывать любовь, о которой говорить даже здесь и сейчас – слишком пафосно, потому что читатель может подумать, что мы спекулируем ею на каждом углу подобно Свидетелям Носопырга. Даша поддержала Егора в безудержном гоготании необузданного коня, и теперь два человека трепыхались под столом, пытаясь убиться о маленький флакончик с ядом, заблаговременно зашвырнутый в топку.
– К чему такие сложные метафоры, Дашулечка? – вымолвил Егор после того, как на них стали обращать внимание окрестные пираты. – Говори проще, и к тебе потянутся попугаи.
– Говорить, Егорушка, легко, – вздохнула Даша с умом. – Вот словами пользоваться трудно.
Егор достал салфетки от Армани и утёр ими захлюпавший нос, который всегда подводил его в моменты тяжёлых рыданий. А в том, что гомерический хохот довёл Егора до крокодильих слёз, можно было не сомневаться ни на йога.
– Ты постоянно путаешь понятия, от этого тебя трудно читать, – продолжил мысль Егор. – Зачем ты в самом начале нашей беседы сказала «наволочка» вместо «лавочка»? Ты что, специально пользуешься терминами, значения которых не понимаешь? Я не думаю, что ты думаешь прослыть думающей, скорее всего, тут дело в другом. Ты пытаешься запутать следы и увести читателя в неуместные в обычном разговоре между двумя обычными людьми дебри смысловых парадоксов…. Все эти красивенькие игры в плеоназмы не принесут тебе былых заслуг!
Егор указал пальцем на выглянувшее из-под блузочки Дашино естество. Вот чёрт! Его шаловливые ручонки опять потянулись не туда, куда надо! Он густо побледнел, но Даша этого не заметила. Она взяла руку Егора и прошлась по ней, изучая, после чего благополучно защебетала:
– Кстати, о подавлении сексуального желания, коль мы снова к нему вернулись. Мне совершенно до Марса, кто кого там опять покусал и зачем змей объелся груш и преломил их огрызки с женщиной. Однако тот проходимец, который первым сорвал зелёный лист с этого счастливого дерева и приложил его к банному месту… Вот ради всего святого, зачем он это сделал, а, Егор?
– Чтобы дереву стало стыдно, – не моргнув глазом, ответил проходимец.
– И что в итоге? Любая мать, видя, как её дочь тянется к половым органам, немедленно отпихивает её прочь. «Рано тебе знать, зачем люди размножаются», – увещевает она.
– И это называется так: страх остаться в одиночестве после того, как тебя поматросили, раскочегарили и отправили на свалку сломанных кукол.
– Вот такой у нас с тобой абсурдный диалог получается.
– Вот такой, да.
Воробьи, сбежавшиеся на сникерс, крошимый старушкой в шляпке-божьем-одуванчике, испуганно разлетелись от чирикнувшего по дорожке и взметнувшего брызги воды велорастамана. Старушка опасливо поглядела на соседнюю лавочку, где двое молодых людей – китаянка и немец – не обращали ни на кого внимания. Пробубнив про себя что-то о хамстве налоговой инспекции, шляпка зашагала прямо к пруду, будто бы она была святой и умела ходить по воде благодаря поверхностному натяжению на ступнях, вызванному антинаправленной сверхпроводимостью материала подошвы.
Англичанин покосился на правую ладонь, которую активно рассматривала бирманка. «Ещё чего не
