для этого не слишком комфортные условия.
— Я приглашаю тебя в комнату переговоров, — шепнула в ответ Марджори.
— Ты обманщик, Фрэнк, — спустя некоторое время нежно говорила Марджори, обнимая своего бывшего оппонента. — Твои вечные мистификации заходят слишком далеко. Как, скажи, тебе удавалось все время выглядеть таким тощим и нескладным?
— Тонкий расчет, — ухмыляясь, отвечал этот божественно сложенный мистификатор. — Чтобы свежеразведенные клиентки не вешались мне на шею, пытаясь, не отходя от зала суда, заполучить нового мужа. Между прочим, кто бы говорил! Если бы ты не заявилась ко мне однажды в облегающих джинсах и свитере, я до сих пор был бы уверен, что твои внешние достоинства ограничиваются красивым личиком и стройными ножками. Уж эти твои мешковатые костюмы!
— Выходит, если бы ты не увидел меня в джинсах, то никогда бы не влюбился?!
— Ну почему? То облегающее белоснежное платье, которое ты надела, чтобы соблазнить меня, еще более подчеркнуло…
— Ты негодяй, Фрэнк! Как ты смеешь говорить, что я пыталась соблазнить тебя. Это была чистая случайность. Просто папа…
— Перестань оправдываться, любовь моя. Ты так и не научилась понимать, когда я тебя дразню. Если честно, я влюбился в тебя, когда ты стала моей оппоненткой в деле Флетчеров. То есть сразу, как только увидел. И потом, с каждой новой встречей, влюблялся все больше и больше.
Они лежали на диване в гостиной, и ничто больше не разделяло их, даже одежда, второпях сброшенная прямо на пол. Их тела уже не раз сливались, превращая Марджори и Фрэнка в единое целое. Но и этой близости им было мало. Они хотели проникнуть в мысли и чувства друг друга, которые до сих пор лукаво прикрывали словами — так же, как прикрывали мешковатой одеждой свои прекрасные тела.
— А ты? Когда ты поняла, что любишь меня?
— Я, наверное, не так честна сама с собой, как ты, милый, — призналась Марджори. — Знаю только, что ты постоянно присутствовал в моих мыслях. Я то злилась на тебя, то восхищалась. Но все время замечала каждую мелочь: как ты одет, как взглянул, как усмехнулся… Страшно расстроилась, когда подумала, что ты женат. А потом эта мамина идея… Наша игра во влюбленных и увлекала, и пугала, и мучила меня. Как только я с тобой расставалась, тут же находила предлог, чтобы встретиться снова. А однажды уже не смогла скрыть от себя тот факт, что безумно скучаю без тебя. И только недавно поняла, что люблю… Хотя могла бы догадаться об этом и раньше — когда каждое твое прикосновение высекало из меня искры. Но ты, Фрэнк! Почему ты так ужасно вел себя со мной? Почему не дал понять, что любишь?
— Я ждал, пока твои искры разгорятся в настоящий костер, — засмеялся Фрэнк. — Преждевременными признаниями я мог бы их погасить. Знаю я вас, женщин…
— Вот как! И многих женщин ты знал? — возмутилась Марджори.
— Девочка моя, да будь я даже мормоном, для меня существовала бы только одна женщина. По крайней мере, отныне и навеки. Но это не значит, что я буду вести себя с тобой, как Максвелл.
— Спасибо за предупреждение! Значит, ты и впредь собираешься меня дразнить, доводить до белого каления и всячески демонстрировать свое превосходство?
— Я просто останусь самим собой, и тебе придется с этим смириться. К тому же мне так нравится, когда твои медовые глаза мечут маленькие молнии.
— Медовые? Что сладкого ты нашел в моих глазах?
— Они похожи цветом на гречишный мед. Знаешь, когда банку с медом поставишь на подоконник и ее пронизывает солнце…
Фрэнк приподнялся на локте и заглянул сверху в золотисто-карие глаза Марджори. Потом его взгляд скользнул вниз, к ее алым от поцелуев губам, и горячим лучом прошелся по всему ее обнаженному телу, мгновенно зажигая в ней то самое пламя, которое прежде не спешило разгораться.
— Тебе не кажется, детка, что мы слишком много говорим? — вкрадчиво спросил он. Ответить Марджори не смогла, так как ее губы уже отвечали на его поцелуй, который на этот раз действительно длился вечность.
