набеге, они сами принялись передавать друг другу эту страшную весть и, захватывая самое ценное, выскакивать из землянок.
Три старухи, две женщины… десяток малышей от трех до семи лет.
С иконами, узелками…
Пока Славко возился с Тиуном, изо всех сил мешавшим привязать его так, чтобы ему же, глупому, самому удобнее было потом сорваться с ремня, к ним прибавилось еще несколько человек. И тоже с котомками, образами…
Не было только Милуши.
То ли все были уверены, что он первой предупредил ее, как свою вторую мать, то ли забыли о ней в суматохе.
Но, как ни крути, а звать Милушу должен был Славко.
Легко сказать – звать.
Проще было привязать Тиуна, чем идти к ней…
И даже уже не идти – бежать!
Дед Завид, судя по старческому покашливанию, спрятав в ближайшей роще коня, уже возвращался обратно.
Славко обвел глазами собравшихся людей и строго, на правах второго по старшинству, после деда Завида, человека, предупредив никому никуда не отходить, направился к знакомой землянке…
Милуша встретила его, как обычно, торопливым шепотом:
- Скорей заходи, а то все тепло выйдет!
Славко вздохнул и послушно затворил за собой маленькую плотную дверь.
С болью огляделся: как будто теперь это что-то изменит!
Жилище у кузнеца с Милушей – всей Осиновке на зависть.
Снаружи, вроде, землянка, а внутри – настоящий дом! Да что дом – терем! Полы не земляные, как у всех, а – деревянные. Печь не глинобитная, а из камня. Стены в волчьих и пардовых шкурах. Шкафчик-посудник, разукрашенный по бокам затейливой резьбой, весь заставлен посудой – сверху мелкой, а внизу – большой. А еще - стол на четырех коротких толстых ножках с подстольем; сделанная по городской моде, перекидная скамья, которую легко превратить в кровать для гостя, хозяйские полати, с подушкой, пуховиком, одеялом! И мало этого, на полу - огромная медвежья шкура!
Сидя на скамье, Милуша убаюкивала в люльке плачущего сына.
- Спи, сыночек, мама тут, - тихо напевала она. – А то половцы придут!
- Уже пришли…- чуть слышно прошептал Славко и осторожно окликнул: - Слышь, Милуша!
- Спи, мой милый, мама здесь, - не буди родную весь!.. – не отзываясь, продолжала та.
- Да ты что, сама уснула, что ли? – уже громко позвал Славко.
- Что? – вздрогнув, обернулась она, и столько тепла и мира была в ее огромных глазах, что не повернулся язык у Славки сказать ей сразу всю правду.
- Это… не принес я рыбу- то! - только и смог пробормотать он.
- Ничего, в другой раз принесешь! – певучим голосом отозвалась молодая женщина и с ласковым упреком обратилась к сыну: - Да что ж мне с тобой делать! Хочешь, одолень-траву дам?
Милуша сняла со стены висевший на гвоздике маленький кожаный мешочек и повесила на шею сына.
Малыш взял его в ручонки и, заигравшись, замолчал.
