— Да, — подойдя к борту и глядя на него слегка сверху вниз, ответил я. — А ты кто таков?
Мужик, за спиной которого стояли дружинники, кинул взгляд назад, убедился, что они рядом, и отозвался:
— Я боярин новгородского князя Святополка Мстиславича, а зовут меня Божейко Доможир.
— А я руянский варяг Вадим Сокол. Что тебе и твоему князю до Игоря Ольговича?
— Святополк Мстиславич приглашает его в гости.
— Он пока занят, — я усмехнулся и посмотрел на сидящего под бортом тихого пленника, которого все же приучили к тому, что плен есть плен и нечего рот раскрывать, пока команда не дадена.
— Но мой…
— Когда Игорь Ольгович будет свободен, то обязательно навестит своего родственника.
— Я хочу увидеть князя.
— Немой, — я кивнул вагру.
Ястреб поднял Ольговича и поставил его рядом со мной. Боярин удостоверился, что важная персона жива, поклонился ему, а затем спросил:
— Княже, как ты?
Игорь Ольгович скривился, опасливо покосился на меня и ответил:
— Все хорошо, боярин Божейко. Скажи моему родичу Святополку Мстиславичу, что я жду выкупа.
Посланец номинального новгородского правителя покивал бородой и снова обратился ко мне:
— Слушай, варяг, отпусти своего гостя с нами. Слово даю, что он назад вернется, а за мной поручительство князя.
'Ну да, конечно, — подумал я. — Вам только пленника отдай и прощай Игорь Ольгович. Нет, так дела не делаются'.
Я поймал взгляд Доможира, и он его не выдержал. Значит, точно меня кинуть решили. Однако не так прост Вадим Сокол, а потому шиш вам, а не князя. Утром деньги, вечером стулья. Вечером деньги, утром стулья. Только так, и никак иначе.
— Нет, боярин, — покачав головой, ответил я. — Твое слово для меня мало что значит, да и ручательство князя вашего, недорого стоит.
— Как ты смеешь!? — боярин вскипел.
— Да вот так и смею. Или это не твой князь, когда в Берестье сидел, с горожан деньги на постройку каменной церкви собрал, а когда его в Новгород позвали, то вместе с этой казной уехал. Было такое? — боярин промолчал, а я добавил: — Ступай Божейко и передай людям Всеволода Ольговича, которые сейчас в кремле сидят, что я хочу получить свое серебро. Однако ждать его долго не стану и если вскоре не увижу причитающиеся мне гривны, запродам Игоря Ольговича каким-нибудь северным дикарям, вроде венделей, и прощевайте.
Доможир поскрипел зубами, но огрызаться не стал, а отдал приказ дружине очистить причал. Все правильно, спорить не надо. Витязи Святовида уже высадились, мои воины при оружии, да и городские ротники, десяток крепких рубак, уже у него за спиной, так что необходимо вернуться к своему князю и доложить о провале операции.
Дружинники ушли, а мой экипаж начал сходить на берег. В заранее арендованные склады переносились товары, в том числе и бумага. Ну, а когда Ростич уладил формальности и выплатил городским мытарям положенные денежные сборы за стоянку, варяги, оставив на причалах стражу, направились на постоялые дворы рядом с городским торгом. Все было рядом, и помещения для нас заранее подготовили, не зря же здесь люди Менко торгуют, так что устроились на новом месте быстро. Мои экипажи на одном подворье, а витязи и посольство еще в пяти рядышком. Ольговича определили в глухую каморку, которую охранял караул из трех воинов, а тезка верхом поехал в Рюриково городище, к отцу. После чего мы с капитанами отправились в баньку. Пока помылись, да попарились, а потом поужинали, стало смеркаться. Было, я подумал, что все наиболее интересные события произойдут завтра. Но нет, вечер только начинался.
На постоялый двор, под охраной все тех же княжеских дружинников, заявились люди Всеволода Ольговича, три серьезных бывалых воина, один из которых, между прочим, был варягом, и я его знал. Звали этого воина Мичура и в прошлом году, по праву крови, будучи Виславитом, он претендовал на высокое звание руянского князя. Однако у него ничего не вышло и он, несолоно хлебавши, вернулся в Киев. А теперь этот воевода великого князя в звании тысяцкого прибыл в Новгород как переговорщик.
Тысяцкого, плотного длинноволосого дядьку в бархатном полукафтане, пропустили в общий зал, а его сопровождающие остались возле входной двери. На краткий миг Мичура остановился и огляделся, а затем встряхнул русыми волосами и прошел за центральный стол. Мы с капитанами как раз заканчивали ужин и позволили себе по кружке пива. Настроение было приподнятым, и зачем пришел важный гость понятно. Так что ходить вокруг да около нужды не было, и я пригласил высокородного Виславита присесть:
— Поужинай с нами храбрый Мичура, — я указал тысяцкому на лавку напротив.
Он сел, кивнул Самороду, которого знал, а затем сказал:
— Я посланец Великого Князя Всеволода Ольговича. Прибыл за его братом.
— Очень хорошо. Гривны привез?
— Да, — короткий кивок.
— Тогда отдай мне серебро и забирай Ольговича. Вроде бы все просто.
— Не торопись. Не все сразу, — он недобро прищурился и развернул плечи, после чего взял короткую паузу и сказал: — Нам надо поговорить один на один.
— У меня от товарищей секретов нет, — я кивнул в сторону Саморода и Жарко. — Поэтому сам их спроси. Захотят уйти, поговорим, а нет, жди, пока доедим.
Мичура посмотрел на капитанов, и они встали, ибо уважение к Виславитам это одна из отличительных черт племени ранов. Да и тысяцкого, который до своего переезда на Русь был славным мореходом, они по старой памяти уважали. Не просто как потомка древней фамилии, а как славного воина и удачливого лихого варяга.
— Мы пойдем, — сказал Ранко.
Я согласно кивнул, дождался, пока мы с Мичурой останемся наедине, разумеется, если не считать, что вокруг нас рядовые варяги и рыбаки, затем налил себе в кружку пива и спросил его:
— Итак, о чем разговор, тысяцкий?
— Отпусти Ольговича без выкупа, — не попросил, а сходу потребовал он.
— Нет, — мой ответ был коротким.
— Ты что, совсем ум потерял? Тебе сказано, отпусти Ольговича.
— Кем сказано?
— Мной.
Воевода хотел задавить меня авторитетом, но, это для Саморода и Жарко он Виславит, а мне Мичура никто. Поэтому я себя не сдерживал и ответил грубо:
— А кто ты такой, чтобы твое мнение кого-то интересовало? Хочешь, скажу?
— Ну, скажи.
— Продажная шкура, которая в трудный час бросила родину и теперь за гривны Ольговичам служит. Вот ты кто. Поэтому заткнись и делай свое дело, проведи размен и забери Игоря, а то он уже по бабам черниговским соскучился.
— Да я тебя…
Варяг сжал кулаки и стал привставать, а я поймал его взгляд и спокойно усмехнулся:
— Что ты? Готов вызвать меня на поединок? Давай. Хоть сегодня, а хоть завтра. Я убью тебя, и твое тело сгниет в могиле.
Мичура делал расчет на то, что его авторитет все сам за него сделает. Но лучшие годы варяга прошли и он уже староват. Служба на чужого дядю, который отдавал ему самые разные приказы, и отречение от веры предков — все это не прошло даром. Тысяцкий растерял свою гордость и в нем осталось только хамство и желание любой ценой задавить противника. Однако сил, чтобы пойти до конца, взять в руки меч и выйти на поединок, в нем не было. Есть человек, а в нем пусто. Стержень исчез, а без него он всего лишь половинка разумного существа. Я это чувствовал, и когда киевский воевода упал задницей на лавку и сменил тон, ничуть этому не удивился.
