ношеную, но кое-что было новое (например, носки и футболка).
В общем, все вместе – джинсы, футболка и ветровка – смотрелось неплохо.
А главное – туфли: удобные, на платформе, глубокого синего цвета и точно моего размера, так что я даже поразилась, как они угадали (ногу мою, что ли, замеряли, пока я спала?) – это, да, было круто.
Во все это я облачилась в туалете и, совсем готовая к уходу и совсем новая для медсестер, привыкших к моему халату и резиновым шлепанцам, расцеловалась с ними со всеми.
Мне вручили большой пакет с моими зимними вещами и маленькую сумочку, с которой я, должно быть, поступила в отделение.
Там были ключи от квартиры, куча каких-то бумажек вроде счетов за воду и электричество, и еще какие-то мелочи, к которым я решила пока что не присматриваться, так как в моей новой жизни они для меня не то уже, не то еще ничего не значили.
Зато значимыми были таблетки и рецепт, которые я положила туда же, рядом с трупами предметов из добольничной эры. Да еще свидетельство о выписке, полученное уже здесь, на посту.
Одна из сестер проводила меня до двери отделения. Дальше мне предстояло идти самой.
И я пошла.
Сначала от отделения к лифту.
Потом в лифт и вместе с ним с третьего этажа на первый.
Потом к выходу из больницы, где охранник, уже проинформированный о моей выписке (тут у них все это очень четко, поставлено на конвейер), распахнул передо мной дверь.
Я выглянула наружу, и меня слегка ослепило и оглушило.
Передо мной лежал большой мир, шестигранный, как коробка из-под туфель, которую я только что оставила в больничном туалете. И он открылся мне так же внезапно, как та коробка. И, похоже, он мог оказаться мне по размеру не хуже извлеченной из нее пары.
Я покачалась с носка на пятку. Не знаю, почему я это сделала, но этот штрих придал мне решимости.
Я подпрыгнула. О, еще лучше!
Я готова!
Я это сделаю! Сделаю то, что задумала. То, что тогда пронзило меня молнией зарождающейся идеи.
Я подождала еще секунду – и сделала это: вытащила рецепт из сумки и выкинула в урну, которая стояла тут же, у входа. И охранника не побоялась – а вдруг заметит и доложит?
Он полетел на дно беззвучно и там замешался с какими-то другими отбросами. Бесславная бумажная смерть. Но мне некогда было думать о прощальной панихиде. Я должна была идти дальше.
Навстречу мне, к моей двери, шли женщина и ребенок. Ребенок, слегка испуганный, но больше, пожалуй, любопытствующий, посмотрел на меня и показал мне язык.
Я ответила ему тем же и заметила, что ему это понравилось.
Должно быть, решив, что все взрослые готовы играть с ним в эту игру, он показал язык и охраннику, который все еще стоял у двери, придерживая ее рукой и глядя мне вслед. Охранник игру не оценил. А жаль, потому что ребенка это могло приободрить.
Тогда я разозлилась на охранника и тоже показала ему язык.
Он пожал плечами: мол, ты уже не в нашем ведомстве – вытворяй что хочешь.
Ну, я и буду вытворять. И обо всем, что вытворяю, напишу в этом дневнике. Только сначала объясню вам, в чем все-таки моя цель.
Чуть позже объясню, потому что сейчас у меня свидание с миром.
Глава 2. Выдержки из свидетельства о выписке – чтобы вы поняли, с кем имеете дело
Пациентка поступила в отделение в тяжелом состоянии. Из симптомов: при поступлении – полное безучастие, перемежающееся короткими фазами истерического смеха, затем, с течением времени и в процессе налаживания контакта с лечащим врачом – неадекватное восприятие окружающей действительности, неспособность вспомнить информацию о себе и о своей жизни, попытки определить себя через придуманные образы и заимствованные из литературы имена…
(Тут я пропускаю перечень сложных терминов, процедур и лекарств – даже мне скучно.)
В данный момент совершенно стабильна. Опасности для окружающих не представляет. Покладиста и ответственна. В последнее время самостоятельно являлась на пост для получения лекарства. Выписывается домой под надзор патронажной сестры и с обязательным условием еженедельного посещения стационара.
(Я очень ответственна, в этом вам еще предстоит убедиться.)
Лечащий врач – такой-то.
Старшая сестра – такая-то.
Главный врач – такой-то.
(Я, пожалуй, тоже подпишусь и повешу бумажку на стенку кухни между чайником и хлебницей.)
20 апреля…
(Год неразборчив, на его месте чернильная клякса от не в меру разрыдавшейся
