примирить отца Василия со своим вторым я – Мишаней Шатуновым, бывшим спецназовцем, человеком мечущимся, озлобленным, с неспокойной, нарывающей, как болячка, душой.
Отец Василий сидел, прислушиваясь к странному ощущению – спокойствию и душевному подъему. Он улыбнулся сам себе. Главное, что он постиг за эти годы, было умение относиться с любовью ко всем и вся. Научиться относиться без ненависти и раздражения к тем, кто творит черное дело было нелегко. Они достойны не ненависти, а сожаления, скорби и любви. Помощь им возможна только с любовью, а любая другая помощь – лишь ее видимость.
Забросив на шею полотенце, отец Василий вышел в коридор, а потом и в тамбур вагона. Там было накурено еще с вечера. Священник поморщился от застоявшегося запаха табака и на некоторое время открыл дверь перехода между вагонами. В тамбур сразу же ворвался грохот колес, стук вагонной сцепки и свежий воздух с запахом дымка.
Ну и достаточно. Закрыв дверь, отец Василий занялся короткой, но энергичной зарядкой. Много лет назад, когда он сцепился в единоборстве с бандитами Парфена, священник почувствовал, что тело начинает подводить его. Не та реакция, не та точность движений, не хватало дыхания. С тех пор отец Василий и стал заниматься для себя, устроив дома и во дворе самые простые приспособления в виде турника, шведской стенки и купив десятикилограммовые гантели. Он старался даже не пропускать пробежек по утрам, хотя погода не всегда располагала к этому. Теперь тело само требовало нагрузок, привыкло.
В этих занятиях отец Василий не видел ничего греховного или недостойного священника. В здоровом теле – здоровый дух. Точнее, здоровое тело способствовало большей активности и лучшему восприятию. В доме у него даже висела самодельная боксерская груша, которую он периодически молотил. Вот к этому матушка Ольга относилась с неодобрением.
– Не только молитвой и крестом, Олюшка, – смеясь, отвечал на это отец Василий, отрабатывая удары. – Вспомни-ка, как мне это пригодилось в свое время. Нет в том большого греха, чтобы силой негодяю отпор дать. Не в том смирение должно проявляться.
– А в чем же? – удивлялась Олюшка, понимая, что ее батюшка опять шутит.
– В почитании женой мужа своего, – сделав страшно суровые глаза, говорил отец Василий.
– Да ну тебя, – смеялась Олюшка и, махнув полотенцем, убегала на кухню.
«Вот тебе и «ну», – думал о жене отец Василий, делая в тамбуре энергичные наклоны с поворотом корпуса. – Если бы не мои ежедневные занятия, то сегодня в горящем поезде мог бы и сплоховать. Мало того, что людей бы не спас, мог и сам погибнуть. Не столько для своего тела я это делаю, сколько для поддержания уверенности в себе. Если это помогает нести слово Божее, то греха в этом я не вижу».
После утренней зарядки и завтрака сидеть или лежать отцу Василию уже не хотелось. Отсидел и отлежал уже все бока. Только теперь он понял, как своевременно поступило ему предложение из епархии и осознал, что стал закисать в своем Усть-Кудеяре, в рутине погряз. Природная энергия требовала активной деятельности, новой задачи.
Поразмышлять, стоя у вагонного окна в коридоре, священнику не дали. Краем уха он слышал в соседнем купе перебранку двух женщин. Одна, судя по всему, была каким-то чиновником, которая из-за происшествия на дороге опаздывала к месту своего назначения; вторая, очевидно, была ее помощницей. Сколько злобы еще в людях, покачал головой отец Василий, слушая возмущения, раздававшиеся рядом. Вот ведь беда случилась, есть погибшие, а она вместо того чтобы посочувствовать, костерит всех направо и налево. Неужели ей кажется, что на свете нет ничего важнее дел ее чиновничьих? Что судьбы, радости и горести людей, служить которым она обязана, – ничто по сравнению с ее делами? А ведь все ее дела – как раз и есть эти люди. Как же она погрязла в своей чиновничьей суете, что не видит той дистанции, почти пропасти, которая уже отделяет ее от реально существующего окружающего мира. Этот мир шире, богаче и ярче, чем ей кажется из ее кабинета, записывается в строках отчетов, статистики и различных планов мероприятий.
Отец Василий не ожидал, что ему тоже достанется своя порция яда из уст возмущавшейся женщины.
– Вот! У нас здесь, оказывается, батюшка стоит! – послышался за спиной недовольный и желчный голос женщины.
Причем прозвучало это таким тоном, как будто чиновница делала выговор своим подчиненным – ну вот, оказывается, у вас и территория не убирается. «Вразуми ее Господь, – мысленно с вздохом попросил отец Василий. – И меня вразуми, дай мне терпения и мудрости».
– Доброе утро, – мягко сказал священник, обернувшись на голос.
– Доброе? – удивилась чиновница таким тоном, как будто ее застали за непристойным занятием. – Это какое же оно доброе? Интересно, священник после всех этих ночных кошмаров заявляет, что утро доброе. Вы что-то там в своих церквях совсем уже... – Женщина замялась на секунду, и священнику показалось, что с ее уст слетит слово «ополоумели». – От жизни вы там отстали.
Интересный поворот, добродушно подумал священник. Не знает, как и чем, а попрекнуть надо. Эта сейчас всех достанет, до кого только дотянуться сможет. Надо ее угомонить, а то она всем кровь попортит за утро. К тому же он заметил в вырезе дорожного халата на шее женщины золотой нательный крестик. А ведь, поди, крещеная. Или, может, отдает дань моде, как украшение носит.
– Вы что-то хотели спросить? – спровоцировал отец Василий чиновницу.
– Гос-споди, – с пренебрежением проговорила женщина, – а что вас спрашивать? У вас ведь на все один ответ.
– Простите, не понял? – разыграл крайнее изумление отец Василий.
– Вы вот мне скажите, – снисходительным тоном до предела уверенного в себе человека потребовала женщина, встав рядом со священником и уставившись недовольным взглядом в окно. – Как это вот с религией вяжется? (Как это она еще удержалась и не сказала «с вашей религией».) Если бог всех любит, о каждом из нас думает, то зачем он допустил все это, гибель людей?
Явно хотела продолжить, догадался отец Василий, что, мол, зачем он допустил гибель людей и то, что я, такая занятая, опаздываю по своим делам.
– Вопрос, я так понимаю, риторический, – с сожалением посмотрел на женщину священник.
– Почему же – риторический? – не унималась женщина. – Сказать нечего? Неисповедимы пути Господни, – процитировала она.
– Вот вы сами и ответили, – опять провокационно ответил священник.
– Что я ответила? – в крайнем изумлении повернулась женщина. По ее лицу было понятно, что не только Бог, но и отец Василий виновен во всем, что не устраивает в этом мире эту чиновницу. – Так проще всего отвечать. Это сродни ответу «я не знаю, почему он допустил такое». Если уж вы служите Богу, то должны были бы придумать более подходящий убедительный ответ.
– Ответ существует, – ответил отец Василий, – уже много сотен лет. Только мне кажется, что он вас не особенно интересует. Если вы в самом деле хотите его знать, то давайте хотя бы войдем в купе и сядем. Мне кажется циничным вести такие беседы между делом, стоя в коридоре.
С этими словами священник повернулся и вошел в купе женщин, не оставив чиновнице выбора. Не станет же она его выставлять и скандалить. В крайнем случае, откажется от дискуссии и намекнет, что его присутствие нежелательно. А вот в присутствии своей подчиненной ей придется держать форму и создавать хоть какую-то видимость умной беседы. Отец Василий сразу понял, что эта чиновница по своему культурному уровню недалеко ушла от базарных торговок. Некоторая «камерность» их беседы должна сразу же ослабить ее хамский напор. Священник не собирался «ставить» женщину на место и ни в коем случае не собирался унижать ее, задавив своим авторитетом и способностью убеждать. Кстати, с такой категорией людей это практически невозможно. А вот попытаться логикой открыть ей глаза на то, в чем она абсолютно не разбирается и не понимает, стоило. Всего лишь маленькая попытка приоткрыть перед человеком
