Он всегда носил обувь грубее, чем у большинства товарищей по колледжу, так как ему покупали то, что попрочней. На новый костюм он имел право только раз в год, на новое пальто — раз в два года, даже если он из них вырастал.
Первое время после женитьбы они жили очень стесненно, особенно в последние дни месяца, и можно по пальцам пересчитать, сколько раз они завтракали или обедали у Этьена — в более чем скромном ресторане.
Жюстен предпочитал об этом не думать, делая вид, что не замечает, но был почти уверен, что в иные месяцы, 25 или 26 числа, его жене приходилось брать в долг у родителей, чтобы «свести концы с концами».
И вот теперь после тринадцати лет семейной жизни бедняжке Доминике приходилось отказывать себе в каком-то костюмчике, которым, наверно, она долго любовалась в витрине, прежде чем решилась войти в магазин и спросить цену. И, должно быть, смущенно пробормотала:
— Я зайду потом вместе с мужем…
А Жозе, которая покаялась ему в том, что потребовала новый свитер, тогда как не испытывала в нем крайней необходимости, и считала, что этим увеличивает его заботы и усталость…
— О чем ты задумался, Жюстен?
— Ни о чем… Просто смотрю на идущую впереди машину и думаю, обгонит ли она фургон…
— Как поживает Боб?
— Прекрасно, как всегда.
— Завел себе новую подружку?
— Понятия не имею. Ведь ты прекрасно знаешь, что после твоего возвращения я с ним нигде не был.
— Но ты мог ее увидеть, выходя из конторы.
— Ты полагаешь, что она ждет его на тротуаре, как мамаша своих детей у школы?
— Нет, но когда вы идете с ним выпить аперитив…
Сигнал тревоги сработал.
— С чего это ты взяла?
Кальмар старался выиграть время, собраться с мыслями.
— А разве по дороге домой ты иной раз не заглядываешь куда-нибудь выпить?
Несомненно, она учуяла запах. И в самом деле, всякий раз, когда Жюстен отправлялся читать «Трибюн де Лозанн», он пил аперитив.
— Изредка случается, но не обязательно в компании с Бобом…
Не нужно было называть общих знакомых, которых она часто встречала. Правда, иногда они проводили вечер с Бобом, но не часто, и лишнего наговаривать не стоит.
«Я на вас сержусь, Боб. Вы развращаете моего мужа…»
(Само собой разумеется, с тех пор, как она вышла замуж за Кальмара, она уже не говорила Бобу «ты»).
«Я, Доминика?»
(Прожив с ней два-три месяца, Боб, конечно, не называл ее «мадам»),
«Ну, конечно, вы каждый день вместе пьете аперитив…»
Опасно! Теперь все становилось опасным, даже запах спиртного!
— Ты забыла, что в кабинете у Шаллана есть бар и в те дни, когда у него хорошее настроение, он угощает нас вместо клиентов…
— Видно, у него последнее время часто бывает хорошее настроение. Должно быть, отпуск принес ему больше пользы, чем тебе… Кстати, где он отдыхал?
— В Сен-Валери-ан-Ко. Там у него маленькая яхта, и он проводит большую часть времени в море.
— Вместе с женой?
— Этого он мне не говорил…
— Я успею прокатиться верхом до завтрака, папа?
— Да, дорогая…
Еще немного потерпеть — он сможет пойти спать в какой-нибудь комнате над рестораном. И на том спасибо.
Прошло несколько тоскливых, мучительных недель. Иногда на работе или дома за столом Кальмар вдруг чувствовал, как его прошибает холодный пот, как напрягаются нервы, как внезапно перехватывает дыхание. В эти минуты любой направленный на него взгляд казался ему невыносимым.
Мало-помалу ему удалось себя убедить, что деньги перешли в его собственность, что получил он их на законном основании и было бы несправедливо, чудовищно глупо не воспользоваться ими. Ну, почему бы не купить себе какой-нибудь вещицы, о которой он мечтал годами, или не сделать подарка жене и детям?
А иногда он даже начинал волноваться: не исчезли ли деньги из чемоданчика.
Ключ от автомата, который он менял каждые пять дней, перенося чемоданчик с вокзала на вокзал, лежал у него в кармане, и он вечно опасался, как бы Доминика не спросила, от чего этот ключ.
Поскольку по истечении установленного срока служитель должен открыть автомат и отнести содержимое в камеру хранения, значит, у него есть дубликат ключа. Разве не мог какой-нибудь служащий, встречавший Жюстена в своем отсеке и видевший, как он отпирает гнездо, поинтересоваться…
Едва ли. Не может этого быть, но после того, что произошло в Лозанне, Кальмар готов был поверить самому нелепому предположению.
Он не мечтал о богатстве. Ему и в голову не приходило что-нибудь изменить в своей жизни, оставить службу у мосье Боделена, снять другую квартиру, отправиться бездельничать в Лазурный берег или купить дом в деревне.
Если бы он и отказался от привычного распорядка жизни, вырвался из привычной обстановки, то почувствовал бы себя выбитым из колеи.
Ему хотелось только одного: удовлетворить самые скромные свои желания, самые скромные, с детства питаемые мечты. Например, купить себе такой перочинный ножик, какой он видел когда-то еще школьником в лавочке у папаши Каша, оружейника из Жиена. Или время от времени делать небольшие подарки жене, детям.
По воскресеньям — если семейство Кальмара не ехало в Пуасси, они отправлялись на прогулку посмотреть на витрины и, затерявшись в толпе, бродили по Елисейским Полям, авеню Матиньон или улице Фобур-Сент-Онорэ.
— Смотри, папа…
Какая-то безделушка в несколько франков, тем не менее мать тащит девочку дальше…
— На что она тебе? Если покупать все, что тебе захочется…
А разве у самой Доминики не загорались глаза при виде какой-нибудь сумочки или шелкового платка в витрине «Гермеса» или в другом магазине?
Как раз такие мелочи и доставили бы им самое большое удовольствие, и он с наслаждением бы покупал их — без долгих споров, без мучительных колебаний, предшествовавших каждой покупке. Войти в магазин. Выбрать, что тебе хочется, не спрашивая о цене…
Все чаще он вспоминал грабителей из Бостона и в конце концов стал ими восхищаться, считая, что их несправедливо посадили за решетку по меньшей мере на пятнадцать лет, тогда как они не притронулись ни к одному банкноту, не доставили себе ни малейшего удовольствия и никогда уже не смогут это сделать.
А тот бедняга, их сообщник, который не удержался и, потеряв голову, предал их за неделю до истечения срока давности. Уж очень велик был соблазн почувствовать себя богатым человеком…
