– Кто он? – неожиданно разъярился Аджа Экапад. – Почему мне никто не может сказать, кто он?
– Сейчас это неважно, – осмелился вставить слово Шаргай. – Сейчас тебе надлежит брать на себя управление всеми нами, растерявшимися после смерти Корс Торуна. Тебе надлежит связаться с господином Мелькартом.
– Не забывайся! – резко осадил его маг. – Кахатанна возвращается в свою страну. Значит, какое-то время, пусть даже очень недолгое, она пробудет там. У нас есть фора...
– Для чего? – спросил Шаргай.
– Я знаю, где хранятся три талисмана Джаганнатхи. Нам нужно собрать двенадцать, несколько уже есть. Нельзя терять ни минуты. Пойдем-ка, я объясню тебе, что нужно сделать...
– Да, повелитель, – склонил голову Шаргай. – Но ведь боги не будут бездействовать.
– Конечно нет. Но они действуют наугад, а у нас есть план. У нас есть возможность его реализовать и еще у нас есть могучий покровитель – чего же тебе еще?
– Я готов повиноваться.
– Это лучше звучит и больше мне нравится. Слушай, Шаргай. Всем известно, что повелитель Мелькарт может войти в наш мир, если двенадцать обладателей талисмана Джаганнатхи откроют ему проход на Шангайской равнине. У меня один талисман. Тот, что был у Корс Торуна, неизвестно где. Сейчас мне нужен гном Элоах и бывший начальник тайной службы Сонандана – Декла. Ты будешь их искать. А я займусь известными мне тайниками...
Аджа Экапад ласково погладил какой-то предмет хищными, желтоватыми пальцами. Шаргай посмотрел, что же удостоилось такого отношения, и невольно содрогнулся: перед ним на золотой подставке лежала отрубленная голова удивительного существа. Абсолютно голая кожа была покрыта мелкими, зеленоватыми чешуйками, уши заострены и плотно прижаты к черепу. Но лицо... лицо поражало больше всего: изумительной красоты женщина, с тоскливыми, печальными глазами, черными, словно ночь, смотрела на Шаргая.
Она была живой.
«Астерион» немного попрыгал на волнах, будто захотел почувствовать себя маленькой рыбешкой, а потом, словно устыдившись этого баловства, рванулся вперед с огромной скоростью. Паруса были плотно набиты попутным ветром, хозяин которого сидел, заложив ногу за ногу, в полуметре от палубы, на каком-то кучерявом Облачке.
– Я так рад, что закончилась эта свистопляска со временем, – откровенно признался Бог Ветра. – Представляешь, хочешь попасть куда-нибудь, а этого места просто нет – оно еще не существует. Или оно есть, но там все по-другому. Оказывается, это прошлое, а будущее для тебя не наступило. Наверное, люди не ощущают этой разницы, но мне, с моим непоседливым характером, было немного не по себе.
– Верю, – рассмеялась Каэ. – Мне тоже было не по себе.
Астерион обвел изучающим взглядом огромный корабль:
– Пусто как-то. Собаки больше нет.
– Тод погиб, – сказала Каэ глухо. Она отвернулась, и глаза ее слепо уставились в какую-то весьма отдаленную точку.
– Понимаю. Ты редь и сама чуть было не погибла.
– В таких делах «чуть» очень много значит. И ко мне оно всегда благосклоннее, чем к остальным.
– Я счастлив, что повидал тебя, – сказал Астерион. – Но мне снова пора, с попутным ветром... А там, на горизонте, я вижу какую-то до боли подозрительную ладью. Думаю, тебя она заинтересует.
– Кто это? – спросила Каэ, пытаясь понять, почему у юного бога такое лукавое и озорное выражение.
– Увидишь сама. Не хочу портить сюрприз.
Он вспорхнул легкой птицей и растаял в синеве неба.
– Полетел, – прокомментировал Лоой. – Госпожа, навстречу движется роскошное гребное судно. С него отчаянно сигналят, просят остановиться и принять на борт пассажиров. Что делать?
– Все-таки это почти Сонандан, – пожала плечами Каэ. – Делайте, что просят.
– Слушаюсь.
Она догадывалась, что может значить этот сюрприз, и потому не очень удивилась, когда по трапу на верхнюю палубу вскарабкался Лев Пустыни, Потрясатель Тверди, аита Зу-Л-Карнайн – счастливый, хохочущий и загоревший дочерна.
– Нам пора, – скромно сказал Лоой, как только отзвучали первые приветствия, и потащил за собой упирающегося Куланна.
– Экий ты жестокий, – сказал сангасой обиженно. – Раз в сотню лет вижу счастливых людей, а ты мне запрещаешь смотреть на такое диво. Интересно. же!
– Ничего интересного, – сказал Барнаба. – Я утверждал и продолжаю утверждать, что в мире только Это и происходит, в той или иной форме разумеется...
– «Это» что? – моментально навострил уши Куланн.
– Пойдемте обедать, я вам все популярно объясню.
Кобинан и Могаллан во все глаза смотрели на живую легенду, самого великого завоевателя века, слава которого перелетела океан и давно уже достигла берегов Иманы. Молодые рыцари представить себе не могли, что великий император так молод, хорош собой и беззаботно весел. То, что он влюблен в госпожу, поражало гораздо меньше. Не он первый, не он последний.
Фенешанги уютно устроились на корме «Астериона», наблюдая за белым пенным следом, который оставлял корабль на морской глади.
Магнус и Номмо затеяли игру в прятки и теперь не отзывались. Не хотели открывать свои секреты раньше времени.
А Каэтана и император как-то незаметно очутились в ее каюте и уж совсем без всякого умысла заперли двери на щеколду. В каюте тут же стало жарко – не то от солнца, не то от кипящих страстей; во всяком случае, большая часть одежды стала совершенно лишней, а когда она улетела в дальний угол и забилась под кресло, выяснилось, что жалкие остатки уже просто неуместны, и от них избавились еще быстрее.
– Правильно, – произнес ворчливый голос в разгар особенно безумного поцелуя. – Никакой ответственности за судьбы мира, никакого внимания к ближнему. Прямо брачный период лягушек...
– Что это? – изумился Зу-Л-Карнайн.
– Это то самое сокровище, за которым мы ездили. Оно меня с ума сведет.
– Ничего подобного, – заявил Ниппи. – Просто полное безразличие к моей судьбе меня возмущает. Если бы мне завели какую-нибудь порядочную, в меру привлекательную перстениху, я бы молчал. Но мое скорбное, тоскливое одиночество заставляет меня вопиять... нет, вопиють... Да подскажите же!
– Вопить, – сказала Каэ.
– Вопить – это грубо. Подбери другое слово – о несправедливости, царящей в этом мире.
– Послушай, друг, – проникновенно сказал Зу. – Ты мне можешь не верить, это неважно. Но если ты еще станешь голосить, то я велю повернуть корабль назад, достигну Иманы, доберусь до храма Нуш-и-Джан и навеки похороню там один не в меру говорливый перстень; Понятно?
– Не посмеешь! – запальчиво ответил Ниппи. – Он не посмеет, правда? – не совсем уверенно осведомился он у Каэ.
– Вот в этом я как раз не уверена, – ответила она мурлыкающим голоском.
– Столько жертв и потерь ради того, чтобы кипящий страстями юнец соблазнял тебя в твоей каюте без помех?! Нет! Общественность молчать не станет...
– О боги! – сказала Каэ устало.
– Я тебя прошу как мужчина мужчину, – начал было Зу, но продолжения и не потребовалось.
– Давно бы так, – откликнулся Ниппи тихонько. – Что я, варвар какой? Что я, не понимаю, что вы сто лет не виделись? Молчу и засыпаю...
Воцарилась долгожданная тишина.
– Он всегда такой? – спросил аита.
– Бывает хуже, как сказал бы наш Бордонкай.
Наконец аита обнял возлюбленную, и на какое-то время все заботы и неприятности покинули их. Потому что в мире, где безраздельно правит любовь, всему остальному как-то не находится места.
