человеком.
После отъезда Ликэ Ана отвела Гицэ в сторону и сказала:
— Мне нужно с тобой поговорить, но не сейчас, а когда у тебя будет время.
— Ну что же…— ответил он задумчиво.— Скажи теперь.
— Нет, нет, Гицэ. Потом, на досуге. Пойди пока к людям. Видишь, они собираются уезжать.
Рассчитываясь с проезжими, Гицэ все время спрашивал себя, о чем хочет поговорить с ним жена, и как-то необычно торопился.
Когда все путники уже рассчитались, в корчму вошел Пинтя в сопровождении двух жандармов.
Он, видимо, спешил и был молчаливее, чем обычно.
— Что за люди, не похожие на остальных, проезжали здесь вчера? — спросил он, входя со своими спутниками в боковую комнату и прикрывая за собой дверь.
— Не помню,— холодно ответил корчмарь.
— Я должен это знать,— коротко и решительно заявил Пинтя. Гицэ пристально посмотрел на жандармов и твердо сказал:
— Если бы вы находились здесь постоянно, я бы мог говорить с вами по душе. Но вы заходите к нам лишь изредка и должны сами все понять, а не требовать от меня, чтобы я или лгал вам, или рисковал своей головой. Не знаю, почему вы меня спрашиваете, но могу сказать одно; на такие вопросы я никогда не отвечу. Если вам этого мало — можете связать меня и увести с собой.
— Если понадобится, так и сделаем! — ответил Пинтя.— Хотя ты тоже прав.
И они стали разговаривать о другом, в то время как Пинтя сделал знак своим товарищам удалиться.
Оставшись наедине с Гицэ, Пинтя некоторое время пристально смотрел себе под ноги.
— Ты говоришь Ликэ все, а мне ничего.
— До сих пор я Ликэ еще ничего не сказал. Если он что и узнал, то не от меня.
Пинтя долгим и острым взглядом впился в лицо корчмаря, как будто хотел угадать правду по его глазам.
— В таком случае,— сказал он, помолчав,— может быть, это сделал кто-нибудь из твоих слуг?
Гицэ пожал плечами.
— Не думаю, но буду смотреть в оба.
Вдруг он вздрогнул, словно пораженный осенившей его мыслью.
— Ты знаешь Ликэ? — спросил он Пинтю.
— Знаю.
— Хорошо?
— Хорошо. Мы вместе были схвачены и вместе сидели в тюрьме.
— Ты сидел в тюрьме? — смущенно переспросил Гицэ.
— Да, мы с Ликэ украли несколько коней, на наш след напали, и Ликэ ранили в ногу. Не случись этого, мы не дали бы себя поймать.
— Так это верно, что и ты сидел когда-то? — повторил Гицэ еще раз.
— Что за черт? — воскликнул Пинтя, смеясь.— Я был бы не я, если бы не доказал, что знаю все тайные тропки и повадки моих бывших товарищей. А что тебе хочется узнать про Ликэ?
Гицэ растерялся. Он начал бояться человека, к которому его так тянуло раньше.
— Я хочу тебя спросить одно,— сказал он вполголоса.— Как этот Ликэ? Не бабник?
— Бабник? — переспросил Пинтя.— Нет, у него такой слабости нет… Правда, изредка случается, но слабости к ним у него нет. У него только одна слабость, кичиться, хвалиться, держать людей в страхе и в то же время издеваться и над чертом, и над его матушкой. Над нами, Гицэ, над нами издеваться!..— продолжал он, возбуждаясь все сильнее.— Слушай, Гицэ, мне тридцать восемь лет, и я повешусь, если, когда мне стукнет сорок, я все еще не сумею доказать ему, что есть люди и поумнее его. Он сделал мне такое, чего я ему во всю жизнь не забуду.
— Теперь понимаю! — воскликнул корчмарь, снова приходя в возбуждение.— Вчера он сказал, чтобы я завел в корчме служанку, видимо, для того, чтобы было кому заниматься слежкой в моем доме.
Говоря это, Гицэ подбирал слова, чтобы рассказать Пинте о том, что произошло между ним и Ликэ, и в то же время боролся с собой: может быть, ему лучше промолчать?
— Ты должен знать,— добавил он вполголоса,— что Ликэ долго охаживал меня.
— Погоди! — воскликнул Пинтя, обрывая его на полуслове.— Найми служанку, но выберу ее я, а дальше — мое дело.
— Ладно,— ответил Гицэ.— Если ты так считаешь…
— А теперь не будем терять времени: кто был здесь вчера?
— Пинтя, не спрашивай меня, все равно я тебе не могу ответить.
— Постой, давай договоримся,— хмуро проговорил Пинтя.— Одно из двух: или говори со мной откровенно, или пошли меня к черту. Я понимаю, что ты это не говоришь другим, но мне?
— Да я бы тебе сказал,— ответил Гицэ,— но ведь это все равно что поведать всему свету. Ты ведь обязан рассказать и остальным. Послушай: спроси-ка лучше у проезжих, у слуги и заставь его ответить; только не удивляйся, если я после этого прогоню его из дома.
— Понимаю,— проговорил удовлетворенно Пинтя.— Ну, будь по-твоему. А ты знаешь, о чьей шкуре идет речь? Нынче двое неизвестных напали на арендатора, избили его до полусмерти и, как он говорит, отняли у него уйму денег.
Гицэ, казалось, не совсем понял, в чем дело.
— Как арендатора?
— Да, арендатора. И это мог сделать не кто иной, как Ликэ. У него есть обыкновение действовать с немногими сообщниками, чтобы не попасть в беду из-за чужой глупости.
Гицэ больше не сомневался: двое неизвестных могли быть только Сэилэ и Бузэ Руптэ, которые ушли вчера вечером в Инеу. Но он не решался назвать их.
— Это не мог быть сам Ликэ,— произнес он решительно.— Ведь арендатор его знает.
— А может быть, и он,— возразил Пинтя.— Лица у них были прикрыты, но арендатор говорит, ему показалось, что он узнал Ликэ.
— Не может быть! — твердил свое Гицэ.— Сегодня ночью Ликэ ночевал здесь, в моем доме, и только недавно уехал.
Некоторое время Пинтя стоял в раздумье, потом спросил:
— Когда он приехал?
— Вчера, около полудня.
— С кем?
— Спроси у слуг. Должно быть, он-то и подготовил все дело; у меня есть основания так думать.
— Упаси бог! — проговорил Пинтя, поднимаясь.— Знай и навсегда запомни одно, Ликэ никогда не полагается на других. А сейчас запряги лошадей да возьми слуг — поедете со мной. Другие два жандарма останутся здесь.
VIII
Сердце Аны сжалось, когда Гицэ сообщил ей, что должен вместе со слугами сопровождать Пинтю в Инеу; правда, мысль о том, что Пинтя свой человек, немного успокаивала ее, но она ясно видела по лицу мужа, что происходит что-то необычайное.
Ей казалось, что только теперь она поняла, почему Гицэ старался поддерживать хорошие отношения с Пинтей, и ей было приятно, что муж едет именно с ним.
Тем не менее сердце у нее билось сильнее, чем обычно, и пробудившиеся в душе за ночь страхи не ослабевали.
— Мама,— обратилась она немного погодя к старухе.— Что ты думаешь о том, что творится у нас в корчме?
