Следовательно, минимальными способами можно получить если не максимальное, то такое же удовольствие, как у богатых и знаменитых, — эта идея Желдакова успокоила навсегда.
Второе открытие произошло лет пять назад, когда Желдаков с выпившим другом ехал к знакомым женщинам на частнике, и частник пересказывал содержание вечерней передачи, в которой объяснялся какой-то новый закон. Частник азартно злился и после многословной критики подвел черту:
— А я на все — закон там или что, или хоть смена там строя, или там партии какие-то, выборы или чего-то — я на все смотрю так: что это дает мне? Ничего? Тогда идите нах!
Друг Желдакова лишь посмеивался, а Желдакова пронзило.
Прав частник! В самую точку попал! Действительно, сколько времени потратил впустую Желдаков, нетренированным умом кумекая, что вокруг хорошо, что плохо, что надо, что не надо, а частник приговорил, как отрезал: что мне хорошо — то и хорошо, что мне плохо — то и плохо.
И вовсе не искал Желдаков конфликтов, неверно понял его Артем, не было никакого другого умысла в действии Юрия, когда он положил ноги на кресло, кроме как доставить себе отдых и удовольствие. И поступил он — для себя — несомненно хорошо. А если у кого-то есть другое мнение, что ж, он готов при соответствующем настроении и поспорить. А будут настаивать или применять меры — ну, и уступит. Потому что в некоторых случаях упрямиться себе дороже. То есть мне, Желдакову.
Сомневающийся паренек с гитарой удивился бы, если б узнал о характеристике, данной ему простым водителем, — не потому что тот ошибся, нет, как раз Артем подумал о Ване Елшине довольно точно, — однако Ваня Елшин считал, что обычным людям недоступен человековедческий анализ, себя же как раз считал проницательным и умным, несмотря на юность возраста. Ваня действительно был человеком постоянных сомнений. Закончив школу, он поступил на исторический факультет университета, проучился год, но до сих пор не уверен, что сделал правильный выбор. Увлекся сочинением песен под гитару, но не понимал, зачем ему это нужно. Он никому их не пел, даже друзьям. Но считал, что в этих песнях проглядывает новое направление, отличное от того, что делают барды, поющие травянистые песни водянистыми голосами. И он решился на поступок, который совершил бы не всякий смельчак: разузнал телефон, а потом и адрес автора-исполнителя Мутяйкина, которого не уважал, но от которого мог получить поддержку, и двинул в Москву. Мутяйкин по телефону объяснил ему, что он не консультант и не продюсер, прослушать Ваню не может, до свидания.
— Хотя бы одну песню! — просил Ваня, наглея и удивляясь этому.
— Извини, дружок. Пока.
Ваня приехал к его дому, дождался Мутяйкина и встал перед ним, когда тот шел к машине.
— Это ты? — удивился Мутяйкин.
— Я. Одну песню…
— Прямо здесь?
— Почему нет?
Мутяйкин сел в машину, оставив дверцу открытой, закурил и сказал:
— Ну, давай.
Это было смешно и странно: стоять перед машиной и петь. А кругом люди ходят. И из окон смотрят.
Но Ваня, выдрав гитару из чехла, повесил ее на шею и забренчал, запел.
Выслушав два куплета, Мутяйкин кинул окурок на асфальт и сказал:
— Ну, нормально, молодец. Действуй в том же духе.
И захлопнул дверцу, и уехал.
Ваня сначала очень огорчился, а потом обрадовался.
Конечно же Мутяйкин не будет ему помогать — зачем ему конкуренция? Но он вынужден был похвалить — и это дорогого стоит. Надо вернуться домой и работать, работать, работать, веря в себя.
19.10
Москва, МКАД — Липовцы
Автобус выбрался из Москвы, всем стало веселее. Пока были в Москве, все еще казалось, что не поехали, а только собираются. И вот теперь едут по-настоящему. И скорость прибавилась, и виды за окном сменяются быстрее.
— Командир, а когда ужин будет? — крикнул Желдаков.
Козырев усмехнулся. Всякий раз кто-нибудь задает этот вопрос.
Он придвинул к себе микрофон на гибком держателе:
— Какой ужин?
— А твой напарник обещал! Ужин в пути!
— Он имел в виду: в девять часов остановимся у кафе «Родник», место приятное, цены нормальные, кто хочет, может поужинать.
— А я думал, тут дадут!
— Ага, дадут! Догонят — и добавят! — засмеялся один из работяг, молодой и веселый.
Желдаков, впрочем, что-то в этом духе и предполагал, спросил просто так, для проформы.
Ехали гладко, быстро: субботний вечер, машин немного.
Послышалась вдруг милицейская сирена. Звук нарастал сзади, потом поравнялся, потом обогнал, и автобус начал тормозить. Пассажиры отодвигали занавески, выглядывая, но никто ничего не увидел.
— В чем дело? — спросил Мельчук.
— А шут их знает, — ответил Козырев.
— Не останавливайся! — запоздало крикнул один из работяг.
Но Козырев с милицией шутить не любил, да и не видел необходимости. К тому же, белая машина с синей полосой, обогнавшая автобус, была не дорожно-патрульной, а общего милицейского образца. Следовательно, какая-то проверка.
Он открыл дверь.
В автобус поднялся милиционер с короткоствольным автоматом на ремне.
— Ничего страшного, граждане пассажиры, ничего страшного! — бодро сказал он. — Все в Сарайск направляемся?
— Все, — послышался нестройный, но дружный ответ.
— Террористов ищете? — пошутил Димон, запихивая какой-то пакетик в щель между сиденьем и стенкой.
— Все может быть…
Милиционер пошел по салону, оглядывая пассажиров. На мужчин смотрел внимательнее. Помешкал возле Мельчука, достал из планшетки какие-то листки, поворошил их. Спросил у Мельчука документы, тот предъявил паспорт.
Милиционер посмотрел, пролистал, вернул.
Проверил он также документы у Димона, Тепчилина, Куркова, Желдакова. Дошел до конца.
Спросил:
— Больше никого?
И тут пассажиры заметили, что работяги исчезли. Но куда? Только в туалет, больше некуда. Но зачем все вместе?
Милиционер, видя их недоумевающие взгляды, сорвал автомат с плеча, подошел к туалету, попробовал открыть. Не получилось.
— Работает?
Козырев, наблюдавший за действиями милиционера, ответил:
— Конечно.
— Значит, кто-то там есть?
— Там были вообще-то еще пассажиры… — сказал Козырев с некоторым намеком.
