Откуда-то появилась изящная женщина с пастушьим посохом в руках. На ней была белая, украшенная атласными анютиными глазками шляпка, из-под которой ниспадали длинные каштановые кудри, шелковые чулки, подвязки — и ничего больше. Ее попка была такой круглой и твердой, что Джеймсу немедленно захотелось куснуть ее. Он поскреб рукой подбородок и взглянул на агента «Монахов», сидящего напротив.
— Это проверка, да?
Мужчина, который представился Дюраном, не отводя глаз от сцены, издал в ответ неопределенный звук.
— Значит, так и есть, — пробормотал Джеймс, одним глотком покончив с бренди. Он предполагал, что потеря изумрудов пошатнет его положение в организации. Так и случилось. Хуже того: ему предстояло встретиться с неким человеком рангом выше Дюрана, который, насколько мог судить Джеймс, находился где-то на середине иерархической лестницы. Это означало, что Джеймс продвинулся дальше Мореля, но все же ему не настолько доверяют, чтобы он мог встретиться лицом к лицу с главарем.
В течение двух последних дней он, как ему было приказано, посещал разные бары, парки, а теперь вот и бордель «Все и даже больше». Каждый раз новый агент расспрашивал его о том, как были утрачены изумруды, без сомнения пытаясь поймать на лжи. Джеймсу это ничем не грозило, лгать стало для него так же естественно, как дышать, но все же это угнетало. Он знал, что изумруды нигде не всплывут, ими не будут торговать, но «монахи» оказались подозрительнее и подготовленнее, чем поначалу представлялось «коринфянам».
Джеймс подозревал, что ему собираются поручить нечто важное. Он только не знал, что могло быть важным для «Монахов».
— А последний изумруд? — спросил Дюран, не отрывая тусклого взгляда от сцены.
Джеймс снова взглянул на невыразительное лицо собеседника.
— Насколько мне известно, он попал к «коринфянам», если только Диксон не переиграл их.
Дюран взял со стола богато украшенную табакерку, открыл ее и положил щепотку в свой крючковатый нос.
— Для вас это не имеет значения.
Пастушка начала раскачиваться под музыку, выгибая спину.
— Ладно, Дюран. Давайте к делу. Чем я могу возместить потерю изумрудов?
— Наконец-то о деле, — буркнул Дюран, бросая табакерку на стол.
Джеймсу приписывали множество качеств. Терпение к ним не относилось. Он никогда не выбирал слова, и последний час, проведенный в обществе Дюрана, не побудил его изменить своей привычке. Однако он выжидал, когда заговорит сидевший напротив, занимая себя мыслями о пастушке.
— Есть один богатый канадец, который грезит пробиться в ряды британской аристократии, — начал Дюран, снова уставившись на танцующих девушек. Он непременно хочет, чтобы некий парижский художник написал портрет его дочери, — видимо, это важно для него, так?
Джеймса никогда не интересовали причуды лондонского общества, но он достаточно долго вращался в нем, а потому был уверен, что обдуманная тактика порой позволяет намного улучшить социальное положение и, следовательно, привлекательности дочери на ярмарке невест дает дополнительный шанс.
— Так, — неопределенно подтвердил он, сделав знак продолжать.
— Этот канадец… денег у него больше, чем мозгов. Если мы предоставим ему художника, он даст нам денег на все, что потребуется, и даже больше.
Джеймс не отрывал взгляд от танцовщиц и медлил, не желая показывать, насколько он жаждет участия в этом деле.
— И что требуется от меня?
— Канадец занят своим бизнесом, у него нет времени на поездки. Он настаивает, чтобы художник приехал к нему в Лондон.
Джеймс снова взглянул на Дюрана.
— Почему? — спросил он.
— Его дочь готовится быть представленной к английскому двору, — недовольно скривившись, отвечал Дюран. — А так как у него куча денег, мы не можем склонить его к другому варианту.
— Тогда художник должен поехать к канадцу, — констатировал Джеймс.
Дюран отмахнулся от полногрудой женщины с крыльями эльфа за спиной:
— Вот для этого вы и нужны.
— Чтобы убедить художника поехать в Лондон? Дюран, неужели это все? — Джеймс был уверен, что за этим кроется что-то еще.
— Вы не можете быть таким тупым, каким кажетесь, — раздраженно произнес Дюран, отражая попытки женщины-эльфа снова наполнит его стакан. — Вы должны будете сопровождать художника до Лондона, проследить, чтобы он написал портрет и чтобы канадец заплатил столько, сколько обещал. Если же не справитесь с этим, — Дюран повернулся к Джеймсу, — вы умрете.
— Справедливо, — честно ответил Джеймс. В конце концов, у них с Дюраном было больше общего, чем различий. Оба трудились в той сфере, где жизнь и смерть были разменной монетой. Хоть Джеймс и не имел представления, как ему ухитриться украсть деньги раньше, чем они попадут к «Монахам», и не заплатить головой, он не мог позволить себе, чтобы мысли об этом мешали ему спать.
— А теперь, — сказал Дюран, резко вставая, — вы найдете пастушку наверху. Третья дверь направо. В этом здании когда-то был монастырь, ирония судьбы, не правда ли?
Женщина с крыльями появилась снова, и на этот раз Дюран позволил ей приблизиться. Он поцеловал ей руку, потом перекинул ее через плечо и шлепнул по голой попке. — Не заставляйте пастушку ждать, или она рассердится, — предупредил он, прежде чем исчезнуть в глубине коридора.
Смерть, без сомнения, не заслуживает, чтобы о ней долго думать, рассуждал Джеймс. Когда был моложе, он думал, иначе, любовь одной женщины и ее счастье были для него важнее всего на свете. Но она прогнала его, заявив, что, он ничего не знает о настоящей любви. Со временем он согласился с этим.
Нет, смерть не заслуживала того, чтобы потерять сон. Пастушка — другое дело. И Джеймс вознамерился показать ей, как мало он в действительности похож на монаха.
Кларисса подняла глаза к небу и поблагодарила Создателя за предсказуемость поведения ее матери. Была Среда — значит, Изабелла вместе со своей подругой детства Мадлен Моро отправится в Музей Наполеона. Подруги сначала будут рассматривать найденные в Греции древности, потом перейдут к скульптурам, около них задержатся дольше, а потом пойдут подкрепиться в кафе.
Изабелла собиралась написать Мадлен записку, сообщить, что не придет, но Кларисса убедила ее не нарушать привычный распорядок дня.
Кларисса решила, что в ее распоряжении достаточно времени, и поспешила в мастерскую Бернара, ее миниатюрная служанка Софи с трудом поспевала за ней. Матери Кларисса пообещала весь день не выходить из дому. Изабелла пребывала в уверенности, что Бернар сам прекрасно справится со своей проблемой. Она чмокнула Клариссу сначала в одну щеку, потом в другую и похвалила за правильное решение.
Разумеется, как только мать отправилась по делам, Кларисса позвала Софи. Через час она вышла на улицу в светло-сиреневом платье, с волосами, уложенными просто, но очаровательным образом, в затянутой в перчатку руке она крепко сжимала зонтик, Кларисса нервно крутила зонтиком. Ее мать права, полагая, что в жизни дочери основную роль играют эмоции. Это невозможно отрицать, однако в результате она каждый раз попадала в занятные ситуации.
— Занятные? — вслух произнесла Кларисса. Нет, не занятные, решила она. Может быть, правильнее будет определить их как требующие напряжения всех сил способностей. Как бы там ни было, она не собирается замкнуться в своем мирке, отстраниться от жизни других людей, как ее мать. Она желает ощущать тяжесть мира, пусть это и означает, что в конце концов он раздавит ее.
Она повернула на улицу Маркадэ и вскоре смогла увидеть вход в мастерскую Бернара. У Двери стоял один из знакомых ей близнецов — из тех, у которых не было шеи, его отсутствующий взгляд был направлен куда-то за плечо Клариссы. Холодные щупальца страха поползли по ее спине.
