хотела.
Мое решение не обращать на все это внимания вдруг рухнуло.
— Мамочка, пусть тебе понравится Колин, пожалуйста, — сказала я, как будто все еще была ребенком, просившим перед сном рассказать сказку про льва. — Он чувствует, что не нравится тебе, ведь он… милый. — Мой голос нелепо задрожал, и еще через мгновение мама обнимала меня.
— О моя дорогая! Ну конечно же, конечно. — Прошедшим вечером Колин сводил нас всех в ресторан, где к нему подошла охотница за автографами, и я заметила, что мама откровенно купается в лучах его славы. — И я понимаю, что это совсем как в сказке. Просто Алан и я опасались… да ладно, если ты счастлива, то это главное. — Она еще потискала меня. Это была капитуляция, но я слишком хорошо поняла, что она имела в виду. Я не была принцессой из сказки, и мой принц мог просто уехать. Но с другой стороны, раз я была просто экономка, переодетая принцессой, то если он станет время от времени уезжать, мне не пристало устраивать сцены.
Итак, теперь на церемонию, которая уж точно внешне никак не напоминала сказочную. Темная церковь, мрачные ряды пустых сидений, ни музыки, ни шафера, ни подружки. Я выбрала зеленовато- желтый костюм, и мама пришла в отчаяние, потому что это был «несчастливый» цвет. Меня не волновали предрассудки, но может, это действительно был неудачный выбор, слишком весенний для пронизывающего ноябрьского дня.
А Колин? Как он чувствовал себя «по второму разу», глядя на Йен и Руфь, извивавшихся подобно угрям, сидя в первом ряду между его родителями? Им сообщили только в субботу, чтобы они не могли ничего разболтать в школе, и когда я вчера их увидела, их восторженное одобрение пролило бальзам мне на душу. И их радость, когда я пообещала, что они поедут со мной в Прествик проводить Колина. Теперь я была совершенно уверена, что поступаю верно, но Колин очень спокойно воспринял эту договоренность.
Длинную голубую машину с его чемоданами, уже уложенными в багажник, подали ко входу. Были произнесены слова прощания с его родителями, Магдой, мамой и Джоном.
— Интересно, не забыл ли я какую-нибудь мелочь? — не романтично спросил он, обхватив близнецов одной рукой и касаясь меня другой.
— Мы поедем с папой в Америку? — спрашивала Руфь с таким восторгом, что я почувствовала — она понятия не имеет, что происходит.
— А тебе хотелось бы? — вдруг спросил Колин. — Может, в следующий раз мы все поедем.
Очевидно, и он не понимал, о чем говорил. Чего я совершенно не выносила — так это обещать ребенку то, что не собираешься выполнить. Я так и сказала, когда мы шли к машине.
— Кто сказал, что не собираюсь? — с горячностью сказал Колин. — Это было бы очень неплохо — конечно при условии, что будет этот следующий раз, — скромно уточнил он.
Но это ведь именно такие случаи имел в виду Адам. Колин не должен думать, что я теперь собиралась неотвязно следовать за ним только потому, что в старой темной церкви он произнес трогательно серьезным голосом: «Я, Колин, принимаю тебя, Дебора, как свою законно венчанную жену».
— Ну конечно, — без особой радости сказала я. — Но слишком дорого и во время занятий невозможно. Тебе теперь можно о них не беспокоиться. Я обещаю хорошо заботиться о них.
Я начала понимать, что означал задумчивый вид Колина. Он вновь так выглядел, когда сел за руль, и мы отправились по дороге к Эйрширу.
Перед выездом из города он остановил машину, чтобы проверить, все ли его бумаги на месте. Я наблюдала, как сильные пальцы перебирали содержимое бумажника. Что-то упало мне на колени. Это была фотография. Когда он наклонился за ней, я взглянула на нее и отвернулась. Не хватало еще, чтобы он подумал, что я пытаюсь лезть в его дела.
— Я вам это не показывал? — спросил он, поднимая ее к моим глазам.
Это была я с Йеном. Я держала его за шею, как будто хотела придушить. Он склонил голову набок, показывая очень белые зубы. То воскресенье на пустоши: он испугался пони, и камера щелкнула, когда я пыталась его отвлечь. Конечно, фото хранилось из-за Йена, не из-за меня. У меня был дурацкий вид. У него тоже.
— Мы выглядим глупо, — неодобрительно сказала я. Фотография, снятая в студии Адама, была совсем другой — такая ободряющая, такая современная.
Но Колин только ухмыльнулся и спрятал фото. Это все его извращенное чувство юмора, подумала я. Он всегда был не прочь чуть повеселиться на чужой счет.
— Дебби, действительно все в порядке? — вдруг спросил он, когда мы проехали Килманрок и вырвались на открытую холмистую местность. Зеленые склоны ярко напоминали мне Девон, где жилось так безмятежно.
— Конечно, а что может быть не в порядке?
— Не знаю. Просто я подумал, что ты слишком задумчива. — Он поглядел на меня. — И у нас с тобой практически не было ни минуты свободной с тех пор, как я приехал.
Может, это и к лучшему, горько подумала я. Стоило мне только остаться с ним наедине, и я бы опять могла стать дурочкой, как тем воскресеньем в его подобной ласточкиному гнезду комнате, когда я чуть было не позволила ему догадаться, насколько моя любовь похожа на любовь Энн. Кроме того, Энн была непреложным фактом, и как бы сильно она ни испытывала его терпение, я не могла забыть, как он жестоко обращался с ней. Это было так не похоже на человека, которого я полюбила и о котором думала, что хорошо его знаю.
— Ты ни о чем не жалеешь? — Ему приходилось говорить вполголоса из-за сидевших сзади детей.
— Совершенно ни о чем, — уверенно ответила я.
Это было правдой. Вышла ли я замуж за человека, широко раскинувшего руки, приглашая аудиторию петь вместе с ним, или за того, кто ушел в себя, прячась от угрожающего внешнего мира, я его любила, несмотря ни на что. Просто я считала, что лучше бы мне было стать его экономкой.
Прествик оказался громадным и как будто был построен целиком из стекла с черными и оранжевыми досками объявлений. Колин взял на руки и обнял каждого близнеца по очереди.
— Тебе известно, где я буду. Сразу же дай знать, если что-нибудь понадобится, — сказал он мне. — Или если она снова заболеет, или в школе будут неприятности, или еще что-нибудь.
— Ничего не случится, — успокоила я. Он всегда уезжал в турне с таким чувством или просто не доверял мне? — О нас не волнуйся. Позаботься лучше о себе. — Сине-белый ветреный вечер был пронизывающе холодным. Я отвернула его меховой воротник. — И возвращайся живым и здоровым.
— Обязательно, — пообещал он и поцеловал меня.
Наши губы едва успели коснуться, когда раздался задыхающийся голос:
— Мистер Камерон, позвольте нам провести съемку, пожалуйста, — и я обнаружила, что с глупым видом и впервые в жизни смотрю в объектив телекамеры.
Возвращение в Глазго казалось гораздо более долгим, чем путь в аэропорт. Я все представляла себе самолет, его почти вертикальный взлет и длинную линию, прочерченную им в небе. Он казался очень хрупким: яичная скорлупка над серыми просторами океана, уносящая моего суженого в самый день венчания.
Дети тоже примолкли, и Йен перестал считать коров. Вдруг он тоненько объявил:
— Дебора, я думаю, что се сейчас стошнит!
Бедняжка Руфь побледнела, и пришлось быстро высадить ее из машины и несколько минут прогуляться с ней по свежему воздуху. Может, это было дурным предзнаменованием? На пути туда она была веселой, как птичка, но тогда машину вел Колин, а к этому он относился так же старательно, как к своему пению — черта, которая, как я считала, восходила к его преподавательской деятельности. Как бы то ни было, его очень плавному стилю вождения можно было позавидовать, и машина слушалась его безукоризненно. Адаму и Магде, любившим быструю, вызывающую езду, редко удавалось довезти Руфь благополучно. Мои показатели были довольно хорошими, но, видимо, не настолько хорошими, как требовалось. Теперь, будучи более внимательной, я опять остановилась, когда мы проехали Килманрок, и мы еще раз прогулялись среди зеленой прохлады.
