Неожиданно Генри оказался хитрым противником, он сумел достичь небольшого преимущества, зажимая Женю двумя пешками и форсируя неравный обмен слона на коня.
— Шах!
Женя погрузился в тревожные мысли. Он представил себе Маю. Был час пик, и толпа могла вытолкнуть ее, растерявшуюся, за линию безопасности на платформе. Что деревенская девочка знала о карманниках или извращенцах? Женщин «общипывали», особенно в час пик. Бывали даже несчастные случаи. Все было возможно. Часы над туннелем отсчитывали секунды до следующего поезда. Пошел поток ветра, появился свет приближающегося состава. Толпа напирает, пассажирам мешают выходить из поезда. Суматоха. Крики и визг.
— Шах! — повторил Генри.
Женя вынырнул из своих мыслей, когда Мая появилась в буфете. Ее настроение трудно было понять — лицо скрывал капюшон. Ему стало немного легче, но он не мог не думать о том, где она была все это время. Кроме того, взглянув на доску, он с ужасом обнаружил, что меньше чем за две минуты по часам он уже почти проиграл Генри. Тот ухмылялся в бороду… И вдруг выдал на отличном русском: «Не буди лихо, пока оно тихо…»
— Я думала, — вмешалась Мая, — что ты ищешь ребенка. А ты продолжаешь играть в шахматы.
— Ты же знаешь, что я здесь, — Женя уткнулся в доску.
— Я ушла полчаса назад. А ты еще нигде не искал!
— Дай мне закончить партию.
— Мы можем уйти сейчас? — она настаивала.
— Мне нужно еще пять минут.
— Ты это уже говорил.
— Еще пять минут — и все. — Женя еще мог выиграть. Он видел, как выйти из ситуации и уже просчитал комбинацию, которая вывела бы его к победе.
Мая смахнула шахматы с доски. Пластмассовые фигурки подпрыгнули и раскатились под столами и у кассы. Все в кафе повернулись к Мае.
— Теперь мы можем идти?
— После того, как он заплатит, — напомнил Генри.
Женя мрачно собирал фигуры по всему полу. Его беспокоила не столько потеря денег, сколько то, что его публично оскорбили там, где он считал себя профи — в шахматах. Он был талантливым парнем, а сейчас выглядел жалко, был смущен. Он — единственный, кто имел полное право злиться сейчас. Но почему тогда Мая излучала гнев и презрение.
На пути к «Петру Великому» Женя думал, как бы ее отшить: «Удачи. Действуй сама». Однако он так и не произнес этих слов. Она потребовала назвать комбинацию цифр от двери казино.
— Итак, мы больше не мешаем друг другу, — отрезала она.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что ты не должен мне больше помогать.
— Я не против, — это было не совсем так…
— Ты играй в свои игры, а я буду заниматься тем, для чего приехала.
Женя вспомнил, что до того, как он впустил Маю в свою жизнь, она шла гладко. Он был победителем. Он целеустремленно двигался к цели, был уважаемым человеком у Трех вокзалов. У него было роскошное казино — для него одного. Он был признанным Гениусом — гением. Все перевернулось вверх дном. Теперь он был неудачником, он мог в любую минуту потерять единственное место, которое он считал своим. На входе он назвал ей цифры. Она сама набрала шифр — проверяла.
— Ты мне не доверяешь? — заметил Женя.
— Может быть, ты соврал мне, а, может, и нет.
— Ну, спасибо. Почему ты такая злая?..
— У меня украли ребенка, а ты играешь в шахматы.
— …Чтобы заработать для нас деньги.
— Для нас? Ты имеешь в виду для себя? Сыграешь еще. Я проживу на свои деньги. Ты только и думаешь про деньги, сволочь.
— Да ты просто сука.
Она вздрогнула. Это слово сработало как настоящее оружие, и его любой мужчина мог применять множество раз.
13
Мая была самой юной проституткой в клубе. Она была особенной, ее не выставляли напоказ — только для надежных членов клуба.
Ее комната была выкрашена в розовый цвет, на полках рядами сидели куклы с пришитыми улыбками и глазами-пуговицами — так будет смотреть ребенок, к которому в спальню прокрадется папочка, чтобы сказать: «Ну, один последний поцелуйчик…»
Она ненавидела кукол.
У этой комнаты было одно преимущество — окно выходило на улицу с двусторонним движением, неподалеку была видна автобусная остановка и уличные фонари. Навес на остановке странным образом внушал какое-то доверие. Ночью фонари мерцали, как тлеющие угольки.
Клуб находился почти на заднем дворе, он делил большую площадь для стоянки автомобилей с гаражом и отелем, посреди двора отчетливо отпечатались следы авто. Клуб оказался довольно-таки популярным местечком — отбоя от клиентов не было. Некоторые его завсегдатаи походили, скорее, на диких кабанов — такие же грубые и небритые. Старые педофилы торопились сюда, как паломники к Лурдской Деве Марии,[3] — их ноги были затянуты сеткой варикозных вен, они несли свои толстые животы, страдая от высокого кровяного давления и полового бессилия. Они надеялись исцелиться, переспав с малолеткой. Часто те, что строили из себя ласкового папочку, кончали в слезах. Они платили больше всех, замучивая до такой степени, что под конец им удавалось-таки выжать детский стон. В школе на уроках она часто засыпала, учительницы принимали это за симптом анемии, предшествующий регулярной менструации. У нее не было друзей, никого, к кому она могла бы пойти домой или кто бы мог прийти к ней в гости. По справке врача она не участвовала в спортивных или других мероприятиях после школы. Автомобиль доставлял ее к первому уроку утром и забирал, как только заканчивались занятия. У Маи было четыре часа, чтобы пообедать и успеть сделать «домашку» до появления первых клиентов.
Во всем другом она была обычной девочкой.
Менеджер клуба, Матти, тешил себя сходством с Томом Джонсом, он носил такие же рубашки с кружевными манжетами навыпуск и напевал сентиментальные песенки. Как всякий гордый финн, он придерживался предубеждений, принятых в его стране: русские — дураки и пьяницы, а финны — мастаки и пьяницы. Такое заявление неизменно приводило к запоям с друзьями в милиции, когда те приезжали за своей долей за «крышу». Если менты не отставали, голос Матти доходил до предельной почтительности и предлагал «тонкий товар».
Когда Мая попыталась перерезать себе вены в ванной, Матти недоумевал:
— Что с тобой? Почему ты хочешь себя убить? Разве ты не знаешь, как тебя здесь ценят — тебя содержат, как принцессу? Разве ты не знаешь, как тебя здесь любят клиенты? Не говори другим девочкам, но ты приносишь больше денег, чем кто-либо еще. Ты здесь как Мона Лиза в Лувре. В этом известном музее в Париже хранится тысяча произведений искусства, но на самом деле каждый хочет увидеть только одну- единственную картину. В этот зал даже трудно попасть — так он переполнен. Так и с тобой. И все твои деньги накапливаются и хранятся в надежном месте.
— Сколько?
— Сразу не скажу. Не считал. Много.
— Почему ты не заберешь оттуда деньги и не отпустишь меня?
