как привык видеть Миша, оно энергично трудилось, оно все было в беге — час величавого парения еще не пришел.
— Уловчик будет! В твою честь, новенький! — сказал пожилой рыбак.
Из трюма вылезали рыбаки. Они смотрели, как и Куржак, вперед: в той стороне, в посветлевшей дали, открылись шесты ставных неводов, над шестами кружились чайки, далеко разносился их надрывный крик. Пожилой рыбак — его звали Журбайло — разъяснил Мише, что скопление чаек и отчаянный их крик — к успеху: жадная птица звереет, когда видит запутавшуюся в сетях, недоступную ей рыбу, при плохих уловах чайки держатся спокойней. Журбайло посмотрел на ноги Миши и прервал объяснение.
— Тю, да ты в туфлишках, милок. Сейчас принесу сапоги. У меня есть подменные.
Миша натянул кирзовые сапоги. Катер подошел к первому ставнику, Куржак скомандовал:
— В шлюпку, живо!
В шлюпку полезло шесть человек, на катере остался один моторист. Миша сел за переднее весло рядом с Журбайло, Куржак примостился на носу. Журбайло с ожесточением наваливался на весло, Миша старался не отстать, двое задних гребцов нажимали — шлюпка летела стрелой. А затем раздалась новая команда Куржака, гребцы положили весла, перелезли в дору — началось опорожнение сетей. Сети вытягивались в дору, вытряхивались, рыба валилась на дно и прыгала, не доскакивая до высокого края. Застрявших в ячеях рыбин выбирали руками, и Куржак строго покрикивал, если кто ранил добычу. А потом от крыльев невода перешли к садку — улов полился ручьем, большие лещи и судаки тяжело ухали на дно.
— Ко второму! — скомандовал Куржак, когда первый невод был опорожнен, и гребцы, опять перебравшиеся в шлюпку, навалились на весла.
У второго ставника действия повторились, в третьем добыча вышла поменьше, но дора была уже на три четверти полна. Куржак приказал возвращаться к катеру, дрейфовавшему неподалеку. Мишу вымотала работа с сетями, другие гребцы тоже не усердствовали, и Куржак, не ушедший с доры, больше не торопил их. Он выискивал «незаконника» — молодую рыбу, меньше стандартного размера, и выбрасывал ее в воду.
— Часок на завтрак, ребятня! — разрешил он, когда шлюпка прибуксировалась к катеру.
— Все полезли вниз, прихватив несколько хороших рыбин на уху. Миша остался на палубе. Солнце катилось через зенит на пустынном небе, залив теперь был темно-синий. Несильный ветер морщил поверхность, катер резво бежал к рыбокомбинату сдавать улов. Серебряное месиво в доре еще бушевало, то одна, то другая рыбина взметывалась вверх в судорожном прыжке и снова валились на общую массу. Толстые угри беспокойно ползали поверху. Миша поднял и опустил руку, даже это простое движение причиняло боль. Хорошо хоть, что вся трудная работа позади, утешил он себя.
— Треть дела сделана! — сказал выглянувший наружу Куржак. — Уха поспела, иди, Михаил.
Уха из свежей рыбы была вкусна, но Мише от усталости не елось. После завтрака рыбаки стали укладывать рыбу по сортам в ящики и переносить их на катер. Много было леща, лещ радовал рыбаков, за него хорошо платили, попадались судаки и щуки, а всего больше было салаки. Вместе с речными рыбами уловились и морские — с десяток угрей, ящика четыре трески, два ящика толстобоких рыжеглазых рыбцов. «Вкусная чертовина!» — сказал о них с восхищением Журбайло, — два десятка камбал. Куржак, утратив немногословие, покрикивал и придирался, что или кладут не по сорту, или крупную рыбу мешают с мелкой, или грубо хватают ручищами, так недолго и повредить нежное тельце.
— Радуется старик! — шепнул Журбайло. — В пролов слова от него не услышишь! Разошелся!
Катер три часа шел к берегу — последний ящик заполнили, когда приблизились к причалу рыбоконсервного комбината. Миша быстро убедился, что последняя треть работы — самая трудная. Даже тянуть сети было не так тяжело, как тащить на плечах ящики по качающемуся трапу и затем по нетвердому дощатому настилу к приемщику.
А когда Миша наконец выпрямил ноющую спину, небо погасло, залив был темен и холоден. Мишу подозвал Журбайло.
— Видал, новенький? — Он показал внушительного — килограмма на три — золотистого лосося. — Царь. Один сегодня попался в прилове. Постановили единогласно — тебе. Подарок от команды, что начал неплохо.
Миша стал отнекиваться, но вмешался Куржак.
— Давай сюда, Журбайло! — Куржак раскрыл свой чемоданчик, там уже покоились два рыбца и лещ. — Принесешь домой, как же Прокофий Семенович обрадуется! Вот уж точно, неплохо начал, Михаил! Улов, какого всю весну не было.
13
После бурь наступило временное успокоение в домах и душах.
«Кунгур» ушел на промысел в караване Трофимовского с другим капитаном, Соломатин аккуратно ходил на работу в трест и, как с удивлением установили сослуживцы, становился примерным кабинетным работником. Кузьма со Степаном промышляли в Северной Атлантике. Шмыгов вышел на работу в ремонтные мастерские и, по слухам, наводил там свои порядки, требуя от слесарей и токарей такого тщания, о каком те раньше и не слыхали. «Каждый день в цеху — девятибалльные авралы, моторист! — мрачно информировал он Мишу при встрече. — Я этих лодырей научу работать! Кто-то поленится по- хорошему пришабрить поршень, а рыбаку потом погибать в бурю, да? Привожу в сознание, у кого маловато!» На его придирки уже жаловались Кантеладзе, тот посмеивался — Шмыгов грозил ему, что штормы теперь не переведутся на берегу, управляющий ничего не имел против таких штормов. «Бирюза» ушла на месяц в Балтику, выбралась непредвиденно и в Северное море, погнавшись за салакой, будто бы бежавшей от траулера — зато вернулась не через месяц, как было выписано рейсовое задание, а через три недели, и трюмы были доверху забиты забондаренными бочками — рыбацкое счастье и тут не изменило Карновичу.
А Мише все больше нравилось рыбачить в заливе, и он без уныния вспоминал о том, что в океан выбраться не удалось.
Залив, когда выходили на его середину, к дальним ставникам, был так широк, что берега его проступали темной кромкой на горизонте — и дышалось легко, и работалось споро, и рыба ловилась, и рыбаки подобрались, как один: беззлобные, трудолюбивые, любители доброго слова. «Ты принес нам удачу, парень на роду тебе написано быть рыбаком!» — хвалил Мишу Куржак. Все это было далеко от того, о чем мечтал Миша, собираясь в Светломорск, но, и далекое от мечтаний, не разочаровывало.
В городе часто устраивались воскресники по расчистке улиц от развалин и для сбора годного строителям кирпича. Каждому предприятию выделялись свои участки. Колхозу «Рассвет» досталась окраина — от городской пустоши за парком до берега канала по улице Западной. Это был некогда район двух- трехэтажных домов, почти все они пострадали в войну, лишь немногие были восстановлены. В день, когда Миша впервые вышел на воскресник, погода стояла тихая, жаркая, пекло как на юге. В могучих цветущих липах жужжали пчелы, по улицам сладостно пахло медом. Куржак, вышедший из дому вместе с Мишей, радостно втягивал в себя воздух.
— Как у нас в деревеньке на троицу — по всей земле святым духом несет, — сообщил он Мише. — Пить этот воздух, а не дышать! От хорошего глотка хмелеешь.
Миша только усмехнулся. Старый Куржак был из непьющих. Вряд ли он хоть раз в жизни по- настоящему хмелел.
Около «Океанрыбы» им повстречался Шарутин с киркой и лопатой на плече. Штурман так обрадовался Мише, словно тот был его закадычным другом, и они, наконец, увиделись после долгой разлуки.
— Здравствуй, Миша, вот хорошо, что хоть одного моряка нашел, — прогудел он. — Не поверишь, что за суходралы на метеостанции. По морю никто не ходил, плавают только у пляжей и не дальше десяти метров от берега. Иди со мной, наш участок против бывшего собора, там одни руины. Каменные джунгли! Без компаса и не пробраться!
